Но эта была только одна часть проблемы Другая заключалась в том, что с первых минут их странного уже собственно местом, в котором оно состоялось, их знакомства он ощутил над собой полную и абсолютную власть ее, а спустя еще некоторое время то самое мучительно и страшно пугающее его чувство полного, без остатка, растворения в ней. Так тают снежники теплой зимой, слетая с небес в лужицы талого снега — стремительно, покорно и бесследно Были еще два обстоятельства, четко осознаваемые им и ввергающие его в какой-то животный ужас Первым был фактор времени — все то, что пережил, прочувствовал и осознал или по крайней мере попытался осознать он подле нее, при том эмоциональном ритме, к которому он привык и в котором жили все близкие ему и почитаемые им нормальными люди, должно было растянуться на месяцы, а то и на годы, если не десятилетия Сегодня все это уложилось у него в несколько часов-время их знакомства, хотя каждый из этих часов совершенно реально для него и вопреки всем законам природы, заключал в себе не минуты, числом как известно, шестьдесят, а целые годы, а возможно и десятки лет, похищая их из будущей, отмеренной ему на этой земле, жизни.
Вторым — было то удивительное, что творилось внутри его сознания, причем открытое ему совершенно и данное в острых ощущениях и переживаниях Там поселилось два человека. Вернее два его « я», первому из которых она была абсолютно нетерпима и отвратительна даже, но оно, это "я" было абсолютно лишено возможности каким-либо образом воздействовать на его поступки и собственно на всю его волю Второе же "я", напротив, было полностью подчинено ей, растворено в ней, оно было как бы даже уже и не его, а ее "я" Ему воля его и тело починялись безоговорочно Еще более удивительным было то, что второе "я" с первым было полностью согласно, но действовало, тем не менее с точностью, до наоборот Все это было так сложно и запутано, что он прежний никогда не смог бы подобной коллизии не то, что понять, но и повторить даже за кем-либо, доведись вдруг дослушать подобный бред до конца Теперь же, как умная, но не породистая собака, дворняга, — он чудным образом понимал все это удивительно точно и в во всех странных и умопомрачительных деталях, хотя ни сформулировать словесно, как подобает человеку, ни выразить даже взглядом, как умеют породистые псы, не смог бы От него прошлого, осталась в нем и теперь от всего этого хаоса и полного душевного и умственного безобразия, бурлила, закипая рваной белой пеной, только отчаянная бешенная ярость, но второе "я" прочно держало ее в узде. Так горячего жеребца, держит уверенной рукой опытный всадник, который хорошо знает, стоит лишь слегка ослабить повод и отпустить шенкель — сильное, много сильнее его, человека, животное, не задумываясь ни на минуту, вышвырнет его из седла и еще невзначай припечатает тяжелыми копытом, разбивая в кровавые клочья хрупкую человеческую плоть.
Она не отозвалась никак и она остался сидеть в неудобной позе, на самом кончике глубокого и мягкого кресла, обитого, как и вся мебель и стены гостиной нежным золотистым шелком Раньше он любил этот двухкомнатный люкс в бывшем графском замке, и эту золотистую гостиную с огромным зеркалом в вычурной бронзовой раме над большим белого мрамора камином, и похожую на музейную, но и удобную, дворцовую мебель с продуманной небрежностью расставленную на дорогом ковре Но теперь ему было не до интерьерных изысков отеля «Де Крийон», он напряженно прислушивался к тому. что происходит в спальне с большой, как и полагается в таком номере кроватью и множеством белых зеркальных шкафов вокруг нее. Размещая его впервые в этом номере, служащий отеля поинтересовался у его парижского секретаря и переводчика не кажется ли господину Полякову спальня, с ее обилием зеркал, белой с позолотой мебелью, маленьким круглым столиком с двумя легкими креслами, пристроенными практически в ногах кровати, слишком дамской? Быть может, он хочет посмотреть другой, более строгий номер? Но ему понравился именно этот, хотя недостатком мужественности он никогда не страдал и никто никогда не усмотрел бы в нем и намека на женственность, однако спальня ему почему-то понравилась Мог ли он знать тогда, сообщая довольному служащему отеля, что номером своим он вполне удовлетворен и лучшего не желает, что спустя несколько лет и после стольких ночей, поведенных в этой бело-зеркальной спальне, он будет напряженно прислушиваться к каждому звуку, раздающемуся в ней и мучительно желать только одного — остаться, наконец, одному Сейчас ему казалось, что с ее уходом разрушиться и та странная власть, которую приобрела она над ним за эти несколько часов, и он сможет наконец спокойно разобравшись во всем ( а ранее. что бы ни случалось в жизни ему всегда удавалось это — спокойно разобраться во всем), лечь спать и заснуть, а утром… О, утром, он было почти уверен, наваждение рассеется окончательно!
И он будет пить крепкий кофе с горячим круассоном, которые непременно предложит на завтрак пассажирам своего утреннего рейса авиакомпания «Эр-Франс», с недоумением и легкой досадой вспоминая вчерашний странный и малоприятный, несмотря на остроту ощущений, вечер Сейчас он и верил, и не верил в это, но очень хотел, чтобы случилось именно так Дверь в спальню отворилась — и он готов был вознести молитву всем известным ему богам, поскольку желание его, похоже, начало немедленно исполняться. Она вышла в гостиную, аккуратно причесанная, одетая в обливающий ее стройную худощавую фигуру, словно плотный поток матово поблескивающей, густой и вязкой на вид неведомой жидкости черного цвета, костюм, обутая в свои классические лодочки на очень высоком и очень тонком каблуке — такая, как если бы ничего не происходило с ними в эти несколько часов, да и не было никаких часов, а только что и, разумеется не надолго, прямо с тенистой аллеи старинного кладбища, она заглянула к нему в номер, с тем, чтобы немедленно покинуть его, вероятнее всего — навсегда И только шляпку теперь держала она иначе, чем тогда — не трепетно, двумя руками придерживая на груди, а небрежно — в опущенной левой руке, слегка помахивая ею, как если бы это была большая легкая сумка, с которой отправляется она на приятную ее сердце прогулку — вот на что было это похоже — Не провожай меня и пожалуйста не приближайся, я привела себя в порядок, а ты что-нибудь сомнешь непременно, — сейчас она прибывала в веселом игривом даже настроении, но не кокетничала вовсе, а действительно не хотела его прикосновений — его уже не было рядом с ней, она так настроилась и не желала ничего другого Он неуклюже как-то и торопливо поднялся из своего кресла и остановленный ее репликой топтался сейчас на месте, ощущая себя совершенно неловко от того, что был одет в халат, довольно короткий для него. Босые ноги казались ему сейчас как-то особенно неприлично голыми, перед ней — чужой и изысканной, совсем не той, что только что была с ним. — Я ведь, кажется, говорил тебе, что собирался лететь завтра утром, но если ты хочешь… — если бы под рукой у него сейчас был бы пистолет, первое "я", наверное героическим усилием прорвалось бы наружу и приказало бы ему застрелиться, или застрелить ее, что с точки зрения второго "я" было почти одно и то же, но первое было упрятано прочно, а второе продолжало мямлить, жалко пытаясь изобразить при этом эдакую небрежность тона — мы могли бы провести еще несколько дней здесь, или поедем куда-нибудь Может, в Ниццу?
Или Довиль? В Нормандии сейчас прилично — тепло и не жарко, по-моему — Завтра? Ну завтра ведь и будет завтра, — она снова кокетливо помахала шляпкой на уровне худой щиколотки своей левой ноги, — завтра, это еще очень не скоро Хорошо, я позвоню тебе завтра и тогда поговорим Вообще, не люблю Ниццу, особенно летом А Довиль?.. Я подумаю. Завтра. А теперь отвори мне дверь, но не смей меня трогать Помнишь, что я сказала, да? Ну, прощай — Но ведь уже завтра, — он послушно сделал шаг в сторону двери и даже взялся рукой за витую тяжелую ручку, но остановился, загораживая собой дверь, а другой рукой одергивая полы халата, — осталось несколько часов — и рассветет Самолет у меня утром, это конечно не проблема, но…
