— Наташ, я не знаю, нужна ли ты мне или нет…
Она замирает. Потом почти шутит:
— Я дам тебе время на размышление. И с грустью добавляет:
— Я знала это.
— Дело не в тебе вовсе, ты очень необычная девочка, прекрасная в чем-то, я бы даже сказал — и это первый раз в жизни говорю женщине — красивая, я балдею, когда смотрю на тебя, на твою фигуру, как ты одета, твои ноги, как ты ступаешь, а когда ты раздета, мне кажется, что раскаленные токи впиваются в меня и я не насыщусь тобой никогда. Просто я еще не отгулял, что ли, не успокоился, не отбесился…
— Я, по-моему, не мешаю тебе гулять, делай себе это на здоровье.
— Не перебивай, пожалуйста. Не в этом дело. И я боюсь очень, что (сейчас ты мне нужна, да, я увлечен и так далее, твое тело, кожа, пьянит, дурманит) через неделю или три вдруг мне это станет все равно, безразлично, неинтересно, как со мной бывало уже (хотя все они не стоили тебя, кроме одной), а я не хочу тебя обижать, или делать тебе больно, упаси меня Господи, ты мне слишком дорога и хрупка, как твоя душа, как и твое тело. Ты даже себе не представляешь, не можешь вообразить, что ты значишь сейчас для меня. Но я ненавижу это завтра.
— А ты не боишься, что ты перестанешь интересовать меня? — Она уже улыбается.
— Не-а, — говорю я нахально. Теперь уже поздно.
— Почему, ты мне не объяснишь, мне очень интересна твоя потрясающая самоуверенность — я еще такой не встречала.
— Потому, что женщины глупы, и ты не умное исключение, хотя и редка, ты редкостная, и тем не менее женщина: а чем меньше ими дорожат и хуже относятся, тем больше они привязываются.
— А, вон оно в чем дело, — она обнимает мои бедра, — а я и не понимала. Но меня устраивает такое твое отношение, оно мне нравится.
Удивительная женщина.
— Обидься, хоть раз, — полушучу я.
— Зачем, я себе пообещала на тебя никогда не обижаться. Дала слово.
— Что, такой слабоумный или тупой?
— Нет, ты просто маленький мальчик. И я себе дала слово прощать, как ему.
— Да что вы? — я отрываюсь от нее, улыбаясь.
— Я неправильно сказала, взрослеющий мальчик.
— Ну, спасибо за поправку. Конечно, у тебя на глазах и гру… — я остановился, так как она взглянула на меня. Я оборвался вовремя, с ней мне не хочется пошло шутить.
Даже не сразу соображаю (после ее взгляда), зачем звонит телефон. И бегу в коридор отвечать. Где моя соседка? — опять не вовремя думаю я.
— Сыночек, здравствуй! Ну, как твой последний экзамен?
Как зубная боль в зубе отдается.
— Хорошо, мама. Сейчас ты спросишь, что я получил? Отвечаю — четыре.
— Какой ты у меня умница! — Да, чрезвычайная.
— А почему ж ты не приезжаешь, папа ждет тебя отпраздновать, купил шампанское.
— Но Наташа еще не сдала, у нее через два дня экзамен последний.
— А ты здесь при чем, ты же не должен ей мешать.
— Я ей помогаю… Заниматься.
— А, ну я себе представляю, как ты ей помогаешь. — Она смеется.
— Ну, мать, два очка тебе. Договоримся так: послезавтра вечером встречаемся и празднуем. У нее окончание института к тому же.
— Что-то ты о себе совсем не говоришь, все она и она с уст не сходит. Не тревожный ли это симптом, сыночек, хотя она мне нравится!
— Мать, не будь так дотошна, до послезавтра. — Я вешаю трубку.
Когда я возвращаюсь, она опять спит. Я нежно укрываю ее плечо, опять. Но она не видит.
Я приезжаю ее встречать к институту, когда она сдает выпускающий экзамен: наших все равно нет, все кончили. А ее выпускной курс не волнует меня, да и какая разница.
Я встречаю ее у института!
Я стою у зеркала в вестибюле и думаю, ну чего я такой страшный. Хотя это и не так важно, но могли бы родить другого. Чтобы я не мучился своим пребыванием в нижних слоях атмосферного пространства. А это откуда у меня, такие слова, совсем перезанимался. Тем более по географии в школе у меня была хроническая тройка, и географичка любила меня, как я ее, а она собаку, а та собака…
И вдруг я слышу позади себя:
— Здравствуй, Саша, а я и не знала, что ты в институте что-то делаешь.
Я поворачиваюсь: это она, доцент Храпицкая, в выношенном синем костюме-двойке — василькового цвета, удлиненном ниже колена.
— Здравствуйте, — говорю я. И ни о чем не хочу думать. То кончилось, прошло, исчезло и меня не касается.
— Я хотела с тобой поговорить, спрашивала твой номер у девочек, но мне сказали, что ты сейчас не живешь дома.
— Благодарю вас за внимание, очень тронут. Что-нибудь случилось?
— Нет, что ты, что может в моей жизни случиться: институт, работа, студенты, неоконченная докторская, которая уже должна быть готова…
Меня все это не волнует. Я стою и смотрю на нее безучастно.
— Ты, наверно, обиделся на меня?
— Ну что вы, я еще не ненормальный: с женщиной счеты сводить или на нее обижаться. Я просто думал, что вы редкий представитель педагога, и уважал его в вас, и ваши филигранные познания, а вы оказались простая и слабая, как всякая мирская женщина. И мне сразу стало безразлично и неинтересно, обидно, что я ошибся. Только поймите меня правильно: я не хочу вас обидеть или оскорбить, не дай бог, тем более. Я говорю то, что думаю.
— Я все понимаю. Причина, почему я искала тебя, сказать, что я — не права. Это, возможно, была моя первая ошибка за все время. Ты отвечал очень сильно, на всем курсе в эту сессию не было такого ответа. Одно то слово, конечно, не стоило, чтобы снижать тебе отметку на целый балл. Но я… вдруг испугалась, не знаю, глупость какая-то, что они подумают, что я небеспристрастна к тебе или необъективна, зная, что ты был у меня в семинаре и отвечал на каждом занятии, и я любила твои ответы и как ты работал. И конечно, любому другому я без двух мнений поставила бы высший балл, а тебе… с тобой что-то не то у меня получилось.
Я стоял и, глядя на нее, думал, сколько же ей стоило, этой безошибочной женщине, пересилить себя и сказать мне, никому, все это. И у меня скверная натура — я не спешил отвечать, стоял и наслаждался, взвешивая, что сказать.
Я не торопился. И тогда она сказала:
— Поэтому… если можешь — прости меня. Я прошу у тебя прощения. Сейчас уже поздно, ничего не исправишь: да и не в отметке дело…
Рот мой открылся, как отвалился, и я уже не думал о виде или о своей позе, это было не важно. Что-то горячей волной полоснуло внутри души, редкий раз в жизни я смутился. Абсолютно не зная, что сказать и как сказать, мне было неудобно за себя. Очень.
И вдруг следом я услышал (а потом и увидел тут же) ее:
