Спасибо, дедушка Фрейд, думаю я. Ведь с отчеством — это тоже подсознание, подкорка работает…
— А где Шурик? — спрашивает Ирка.
— Не знаю, он вчера по физкультуре зачет получил, пьет на радостях, наверное. А по психологии с ним жена вроде заниматься собиралась.
— У него что, есть жена? — Иркины глаза широко раскрыты от возбуждения.
— Да, она с того третьего курса, где мы учились раньше.
— А я не знала!
— Ир, ну не можешь же ты все знать! — Она смеется. — Хотя знаешь ты, бесспорно, много…
Она заливается.
— Я тебе, Саш, еще и не такого расскажу. Все тайны этого блядского курса открою, все секреты. Они у меня вот все где. — Она смешно сжимает свой тощий кулачок, и тонкие венки через запястья на кистях проглядывают. — Саш, а какой у тебя иностранный язык? — спрашивает Ирка.
И тут я вспоминаю, и от этого воспоминания мне становится нехорошо. Я вспоминаю, как орал в прошлом году на преподавательницу немецкого языка, что ненавижу этот язык нацизма и меня коробит от одного его запаха, что не буду изучать язык, убивший двадцать миллионов человеческих душ одной России, и что она предательница интересов народа, и как она может преподавать этот язык, да еще сует его в меня. Я помню: она побелела и сказала, что только через ее труп я перешагну зачет по немецкому языку. Я еще много чего орал, потом успокоился.
Я правда ненавижу этот язык, даже запах этого языка, как и все, что с немецкой нацией связано. Я им никогда не прощу вторую мировую войну, а также не только русских, но и шесть (а на самом деле больше) миллионов евреев (ни за что), — не им, не их потомкам, выплодкам до пятого колена.
Они все равно волки, и сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит…
В школе я этого не понимал, меня родители на него отдали, а когда вырос, понял, но было поздно. Хотел переучиться на английский, но мне не разрешили и сказали, чтобы продолжал заниматься своим языком и дурью не мучался.
— А кто у вас по-немецкому, Ира?
— Я не знаю, я английский всегда учила. Но ее фамилия, кажется, Михалкова, зовут вроде Юлия…
— Михайловна. Ну все. Я этот экзамен, то есть зачет, в жизни не сдам. Никогда!
— Почему, Саш?
И я рассказываю Ирке всю историю, как я орал на нее тогда у деканата.
— Ты что, Саш, прямо так ей и сказал «предательница» и прочее?
— Да-а, меня вечно за язык кто-то тянет. Ирка восхищена.
— Ну ты даешь! А знаешь что, переходи ко мне в подгруппу и мне так скучно не будет!
— Да ты что, Ир, с ума сошла, я в жизни не учил английского.
— Какая разница, его никто не учил и не знает, хотя в школе прозанимались по десять лет. А я тебе помогу, Санечка! — Она возбуждена и взбудоражена.
— Нет, нет, Ира, это невозможно. Я же ни одного слова не знаю, и как я зачет в этом году получу, а?
Глаза у нее сияют.
— У меня идея! Она ко мне хорошо относится и завтра я ее увижу, она мне зачет выставлять должна автоматический, и поговорю насчет тебя. Приезжай только к десяти утра, чтобы она тебя увидела.
— Я записан на немецкий.
— Какая разница, зачет же по иностранному языку, им в деканате все равно какой у тебя язык, лишь бы зачет стоял. Скажешь, что вундеркинд и учил два языка!
— Да, ни одного не зная. — Хотя немецкий я знал когда-то на "отлично*. Когда не понимал…
Я допиваю остывший чай, доедая кусочки хлеба. Я никогда хлеб не оставляю и не выбрасываю, он дорого дается. Что делают многие другие, не сознавая.
С иностранным языком она, кажется, убедила меня. Оттого что Ирке скучно и тоскливо одной на занятиях, она круто меняет парус моей жизни. А я сижу и думаю, что эта фантасмагория с зачетом по неизучаемому никогда языку, что эта фантастика, этот феерический мираж, даже в нашем институте точно никогда не пройдет. Это же не физкультура, где говорить не надо. Однако Ирка другого мнения. И все потому, что ей грустно. И она хочет меня. (Как развлекателя.)
В деканате у Зинаиды-инспектора мы быстро улаживаем все дела, и я оказываюсь в ведомости английского языка.
Я уворачиваюсь от преподавательницы немецкого языка, не перешагивая ее трупа. Остается мне пережить завтра, но завтра я не переживу точно, однако выбора нет у меня. Немка хочет моей смерти; англичанке — она будет еще манной небесной казаться.
Надо рисковать: кто не рискует, тот не пьет шампанское. И я рискую, хотя и не представлял, что можно идти или падать на такие дела: это даже не мизер в темную с тремя дырками, когда в «горе» у тебя тьма.
Ночью я сплю возбужденно, мне уже нравится эта афера. Так интересней учиться…
В десять часов утра мы встречаемся с Иркой в вестибюле нашего института.
— Ну, Санечка, вперед, — говорит она.
А у меня ноги деревенеют. Я только сейчас соображаю, на какую авантюру падаю, и в голове немного кружится от этого падения. Мы идем по полу института, он мне тоже деревянным кажется. Хотя его строили в прошлом веке, и он каменный.
Она подводит меня к учительнице английского языка и знакомит.
Сегодня первый и последний день зачета. Ее зовут Магдалина, нужно такое имя выдумать. А на носу у нее бородавка.
— Магдалина Андреевна, — начинает Ирка, — вот, познакомьтесь, новый мальчик, зовут его Саша.
— Очень приятно, — говорит Магдалина Андреевна и тоже представляется: высокая, крупная, неинтересная. Да, тяжело будет на внешних данных работать, думаю я.
— Давай, Ир, свою зачетку, — говорит она, — а то у меня времени мало. Ты у меня хорошая студентка была на протяжении всего семестра.
Я смотрю на Ирку и думаю, когда же это она такой была. Ирка сияет. Та расписывается.
— Магдалина Андреевна, — снова начинает Ирка, — а вот новый мальчик.
— Ну и что, Ира, я это уже слышала. Какое он имеет ко мне отношение. В какой он группе учится?
— Как — в какой, — недоумевает Ирка, — в нашей, конечно.
— А какой он язык учил?
Я собираюсь все-таки признаться, но Ирка затыкает меня:
— Английский, естественно.
— Он что, в другой подгруппе занимался?
— Да нет, он у вас, Магдалина Андреевна, — и она озаряет ее сияющей улыбкой, удивляясь, что она не понимает.
— Подожди, подожди, Ира. Я его в жизни никогда не видела.
— Ну как же, посмотрите в ведомость. Она открывает ведомость.
— Как ваша фамилия? Я называю.
— И правда, в самом конце стоит, приписанная. Почему же я вас никогда не видела?
Я не успеваю раскрыть рта.
— Он в академическом был, у него со здоровьем плохо было, неважно.
