У соседей какой-то шум, грохот. Этот кретин низкорослый, гориллоподобный болван опять орет на этого бедного забитого мальчика, он у нее от первого брака.
Я вспоминаю, как отец бил меня, до десятого класса, за поведение и занятия. И мне становится страшно.
Но в этот раз побеждает она, и криков вроде не слышится, значит, он не бьет мальчика. У нее еще грудная дочка от него. И как с таким ублюдком жить можно или в кровать ложиться, не понимаю и ужасаюсь я. Хотя он чистый. С виду.
Через время все смолкает. Я как будто жду все время что-то, звонка? Но никто не звонит…
Я иду по знакомой дорожке к зданию alma mater. Вот и фразе выучился!..
И едва появляюсь в институте, как ко мне подходит Яша. Мы с ним никогда практически не общались близко раньше.
— Сань, я знаю, что у тебя вчера с Пашей произошло…
Я не удивляюсь, Билеткин, наверно, рассказал. Но когда? А, да, он у него часто бывает и спит.
— Пустяки, Яша.
— Если тебе нужна какая-нибудь помощь или что угодно, в любое время, все равно в каком месте Москвы, только скажи одно слово, даже не надо слова, посмотри.
Это трогает меня.
— Спасибо, но ничего страшного.
Мы улыбаемся друг другу и расходимся. Я в читалку — готовиться к докладу по Куприну. Я люблю Куприна и очень ценю его рассказы, они мне нравятся, и слог такой чистый, ясный, простой. И очень интересно рассказывает, я вообще считаю, что он лучший рассказчик во всей нашей литературе. Никто лучше его это не сделал. Сейчас вот Аксенов пытается продолжать что-то, хороший рассказчик, но чем кончит, неизвестно.
Куприна я прочитал все девять томов, давно, и сейчас хочу посмотреть кое-какие биографические данные и вехи творчества, периоды. У нас же все по этапам да периодам. Все по полочкам должно быть разложено. И по правильным. Ну да я не открываю Америки. Она давно открыта. Я вообще не собирался по нему доклад в этом году делать, а хотел взять Андреева или Платонова, но Вера Кузьминична попросила взять что-нибудь полегче и поопределенней, так как декан сам следит за докладами нашей секции и работой кружка и, конечно, пристально ждет моего первого выступления.
— Так что, Саша, — она мягко посмотрела на меня, — я тебя очень прошу. Добрая женщина.
— А что плохого в Андрееве или Платонове?
— Ничего, что ты! Наоборот, я очень люблю их, но я прошу тебя, чтобы все обошлось спокойно и без… эксцессов, и нас бы никто не закрывал, и мы бы существовали долго. Ты же председатель, и на тебя особое внимание, по двум причинам, ты знаешь.
Я согласился. (А никогда не надо быть соглашателем.)
Беру в читалке на полке нужные книги и смотрю, куда сесть. И вдруг — глазам своим не верю: Светка и Маринка сидят с книгами в руках.
Я подхожу:
— Светочка, да что же это такое творится, мир тронулся, то ли свет двинулся и сошел с ума — вы сидите в читальном зале и занимаетесь?!
Она улыбается, сияя.
— Да, Храпицкая эта со своей зарубежной литературой, вот «Дикую утку» читаем Ибсена.
— Ну и как она, еще не приручилась?
— Кто? — не понимает Маринка.
— Утка, о которой читаете.
— Да ну тебя, Сашка, вечно шуточки у тебя на уме.
— А чего у меня должно быть, Марин, скажи?
— А то ты сам не знаешь? — Она кокетливо улыбается. — Ну, что-нибудь серьезное.
— Это ты имеешь в виду, как каждую ночь, что ли?..
— Да ну тебя. — Она заливается. — А то можно подумать, что ты не делаешь.
— Не каждую ночь, но через одну. Куда мне за тобой угнаться.
Она запинается.
— Шучу, Мариночка, шучу. Я же ничего не знаю, только проверяю, не попадайся так легко.
Светка смотрит ласково-бархатными глазами на меня, клевая баба. Ну, да, где живешь…
— Свет, тебя можно на минуточку.
— Конечно.
— Вечно у вас секреты, — недовольно говорит Маринка.
Мы отходим к полкам:
— Да, Санечка.
— Ты мне можешь одолжить пять рублей до стипендии, у меня…
— Все что хочешь, Санечка. Даже себя…
— Спасибо, я ценю твою доброту. И готовность…
Глаза ее ласкают:
— Ты хочешь, чтобы я тебе одолжила себя?
— Нет, не сейчас, а сейчас мне пять рублей надо.
— Вот видишь, ты такой, я тебе совсем не нужна.
— Наоборот, Светочка, я борюсь и боюсь… не удержать себя. А нам еще столько учиться!
Она хищно-мягко улыбается, отходит к столу и приносит мне из сумки деньги.
— Санечка, возьми десять, мне их все равно девать некуда.
— Нет, Светочка, спасибо. Я отдам ровно через три дня.
— Что ты говоришь, ничего мне не надо отдавать, — и она сует мне десятку. — У меня нет пятерок.
Уходит и садится. И чего б ей не быть мне отцом родным… Маринка что-то нашептывает ей, не то недовольное, не то веселое; они закатываются, значит, веселое. Маринка не трогает мое имя никогда, боится связываться. И подчеркнуто уважает. Зная, что я на Светку влияние имею (а не использую…), а она ее потерять боится.
Памятуя вчерашний урок, я перекладываю деньги из пиджака в карман джине, тугой, и иду читать про Куприна.
Кто-то сидит и очень внимательно смотрит. Я поднимаю глаза: это Шурика жена. Очень странный взгляд.
На заседание кружка в этот раз приходит даже Ирка. Ей скучно одной дома сидеть, а Юстинов куда-то фарцевать уехал. Купринский доклад я делаю неплохо, Вере Кузьминичне нравится. Потом затевается разговор о его «Яме», кстати, единственное произведение, которое полностью слабое у него. Но такое дело, о падших женщинах, о проститутках. И мне приходится отвечать и пояснять о происхождении и подтексте. Но в голове у меня еще что-то, помимо купринских проституток…
К метро мы идем с Иркой вместе.
— Саш, я тебя все забываю спросить, ты тогда Магдалине купил мумие?
— Ну ты вспомнила, Ир, как бабка Юрьев день. Конечно, еще тогда, в январе. Только деньги она отдала, не захотела так брать.
— А я думаю, чего это она к тебе на занятиях с особым вниманием относится… — и Ирка смеется.
— Это потому, что я стал на все ходить.
— А ты с Натальей по-прежнему занимаешься?
— Да, конечно, каждую неделю перед каждым новым текстом. Когда она занята, я приезжаю и оставляю книжку с заданием в ее почтовом ящике, а на следующий день, готовое, забираю.
— Она очень приятная девочка, мне понравилась.
— Откуда ты знаешь?
