На мгновения я забывался тревожным сном, сомкнув глаза, пытаясь себя успокоить, что это только кража, и больше ничего; хотя понимал… подсознательно, меж извилин, под корой, что что-то более страшное случилось. И уже не остановить, не изменить, не повернуть… Понеслось уже то, что пущено. Но заснуть так и не удалось.
С электрической головой я встал спозаранку и, почистив зубы, умылся. Внутри каталась тошнота предчувствия и шока. Я поднимаю ее, и спросонья она начинает одеваться. Я не смотрю на ее фигуру, голые ноги. Иду на кухню и из-за газовой плиты достаю маленький топор. (Решаю: расколоть дверь и расколоть головы.) Прячу под пиджак. Вхожу в комнату.
— Я точно не помню этаж… — неуверенно говорит она.
— Вспомнишь, когда придем.
— Но ты не будешь ничего такого делать…
Я вывожу ее на улицу, и она щурится от сквозного утреннего света.
Мы пересекаем небольшое пространство между нашими домами. Напротив два дома — сцепка.
— Какой?
Она молча показывает.
Рано утром консьержки нет. Я весь подбираюсь внутри.
— Этаж?
— Третий, — тихо выдыхает она.
Я нажимаю кнопку. Налево, направо разные коридоры, в них по три квартиры.
— Эта, — она показывает необитую темную дверь.
Левая рука поднимается и, сжавшись в кулак, стучит. Потом еще, колотит, бьет. Мертвая тишина, никто не отзывается, ни одного звука.
— Где они?!
— Не знаю…
— Я отвезу тебя в милицию. И пока их не арестуют, чтобы ты оттуда не уходила. Тебе ясно?!
У меня дрожит все в кишках. Я готов был разрубить их топором. Что-то звериное внутри подсказывало, что это только начало, а я хотел конца. Боже, как я хотел конца. Чтобы это не тянулось. А прервалось, выяснилось. Объяснилось.
Я привожу ее к дверям 76-го отделения милиции.
— Мне, к сожалению, нужно на военную кафедру. Позвони мне ровно в шесть.
— Алешенька, прости меня. Я так виновата…
— В чем? Тебя же обокрали…
— Во всем… Я все сделаю, только ты не переживай. Почему ты, такой незапачканный, должен быть замешан в этом…
Я ничего не понимаю, что она бормочет.
— Пока их не арестуют, ты никуда не уходи.
— Да, мой милый, да, мой хороший.
Целый день я учусь на военной кафедре, ничего не понимая и не соображая, что происходит вокруг. Я как невменяемый. Я ждал только одного: конца занятий и ее звонка.
Доехав с тремя пересадками домой, я сел у телефона. И замер. В висках стучало, в голове долбило. В шесть раздался звонок: она боялась быть не пунктуальной.
— Алеша, здравствуй.
— Где ты?
— Я — дома.
— Что случилось в милиции?
— Все нормально. Их арестовали.
Я глубоко вздохнул, значит, это просто кража. Хотя почему, что, чего и вообще значит, было непонятно. Я просто хотел в это верить.
— Сумку мою нашли, а цепочки нигде нет. Они сказали, что я была в гостях и сумку забыла, а цепочку где-то потеряла. Но я сказала, что они ее сняли, когда…
Она запнулась.
— Как они могли ее снять, я не понимаю?
— Здесь мама… я не могу сейчас говорить.
— Сколько человек арестовали?
— Двух парней, которые…
— Но их же было пять?
— Одна девица беременна, другие заявили, что ни при чем. Да и сумку не отдавали парни…
— Что дальше?
— Завтра в четыре первый допрос. Я буду давать показания как пострадавшая. У меня к тебе просьба: ты не мог бы встретиться со мной в отделении милиции часов в шесть? Я почему-то боюсь… Какая-то очная ставка.
— С кем?
— С ними…
— Чего ты боишься, ведь они воры, а не ты?
— Пожалуйста, я очень хочу тебя увидеть.
— Ладно.
Я повесил трубку. Было тихо. Отец спал в спальне. Он всегда спал примерно с пяти до семи. После приема пациентов. Чтобы быть «заряженным на вечер».
Я пытался размышлять о сказанном ею, но ничего абсолютно не мог понять. Или боялся, или отталкивал. Хотя никогда ничего в жизни не боялся. Я знал, что завтра узнаю нечто такое, что не хотел бы узнавать ни за что. Узнаю… что их выпустили из-под ареста. И мне придется самому…
Раздался звук (не может быть!), звуки, отец встал раньше. Как всегда, сначала он прошел в ванную. Плескание, фырканье, полоскание — тишина вытирания. Шаги из ванной — на кухню.
— Добрый вечер, папа…
— Добрый. — Все замерло и сразу напряглось. — Что произошло вчера? И почему она в таком виде явилась к нам в дом?
Я с непониманием смотрел на него…
— Ты ничего не знаешь?
— А что?.. — Спазм скрутил внутренности.
— Ты бы видел, какой она появилась: лифчик в руке, волосы растрепаны, босоножки падают с ног, ужасный запах водки. В полночь, девятнадцатилетняя девочка? Она — блядь, брось ее, забудь навсегда и не вспоминай. Она тебе не пара.
(Позже, когда я поумнел и повзрослел, я всегда поражался, как отец с одного взгляда проникал в суть вещей, понимая то, с чем никогда не сталкивался и чего никогда не видел в жизни.)
Папка, мой папка, зачем, зачем я тебя не послушал. Сделал наперекор. Чтобы доказать. И не было бы ничего того, что было. Что будет. Сколько боли не обрубил, не отрезал, разом, как пять пальцев, тогда. Весь этот бред и ужас. И не забыл все — раз и навсегда. Почему я так не сделал…
Я сидел ошеломленный. Пораженный тем, что он сказал. Действительно, откуда еще является девушка с лифчиком в руке. А босоножки не застегнуты. Что делают еще с расстегнутыми босоножками?..
Папа был профессор гинекологии и выражался часто физиологически прямо и резко. Используя лингвистические аспекты физиологии. От нее действительно несло водкой, и вся комната была пропитана запахом. Она же никогда в жизни не пила…
— Сын, я знаю, что она привлекательная, броская девушка с классными ногами, которые она оголяет достаточно, чтобы всем увидеть бедра. Я знаю, ты попробовал, я видел простыню… Этого достаточно. Не ввязывайся, не пачкайся. Ты не видел, какой она пришла!..
Дух противоборства и противоречия, к сожалению, существовал во мне с первого дня рождения — в роддоме я кричал так, что замолчали все остальные дети.
Я медленно снимаю трубку и набираю номер:
— Можно к телефону…
— Ее нет дома.
— А когда она будет?
