— Папа!..
— Придумала историю об изнасиловании. А что делать: домой в пьяном виде, с лифчиком в руках да со спадающими босоножками возвращаться непристойно. Сюда пришла. Сказку тебе рассказала, а ты и уши…
Я встал:
— У тебя суп остывает, ешь, пока горячий.
— Заботливый сын. Когда суд?
Откуда он знает?
— Откуда ты знаешь?
— Ну, если было совершено преступление (идет расследование) — должен быть и суд.
— Я не знаю.
— Тоже странно: всего двое участвовало, свидетелей нет, искать некого. Все сидят, прошло два месяца, а ни о каком суде и речи не идет.
Я молчу.
— Алексей, выбрось ее из головы. Навсегда. Она мутная, и вышвырни всю эту грязь, связанную с ней: водка, запах, половой акт с двумя мужчинами, следствие, суд, очные ставки.
Он передернул плечами.
— Ну и что ж, что ноги красивые. Неужели одни голые ноги этого стоят? А ты не задавал себе вопрос: когда они компанией, возвращались в одной машине, где она сидела?
(Я всегда потом поражался, как ему пришел в голову этот вопрос. Как?!)
— У шофера на коленях, наверно!..
Тарелка со вторым пришла, рука ушла.
— Так все лето и будешь маяться? В ожидании наказания. Да не будет никакого суда, я тебе сейчас говорю. Надо еще доказать, что ее насиловали. Без единой царапины на теле!
Я встал, не зная, куда деться от стрел.
— Иди-иди, жди звонка тихим голосом. «Таинственная» незнакомка, может, расскажет тебе новые мифы и небылицы. И ты поверишь! Слабак… Максим бы не дал себя так околпачивать. На том где сядешь, там и слезешь. Еще не успеешь сесть, как уже слезать придется.
В комнате зазвонил телефон.
— Легка на помине. Сейчас кончающим голосом произнесет: «А можно Алешу?»
Я взял трубку:
— Сыночек, ты меня заберешь в воскресенье?
— Да, мамуля. Я рад, что ты выписываешься.
— Дома бардак, наверное? За вами никто не следит…
— Не так страшно.
— А папа даст тебе машину? Он же над ней дрожит, как над одуванчиком.
— Я что-нибудь придумаю, не волнуйся.
— Ну что, Ромео, как твоя использованная Джульетта?
— Па, смени пластинку. Я устал.
— Я думаю, столько думать…
Я сажусь в кресло и бессмысленно смотрю в никуда. Перед десертом он появляется снова. Те же, явление второе.
— Кто звонил?
— Мама, она выписывается.
— Горячий сын, поедешь ее забирать?
— Если ты дашь машину.
— А на транспорте, как все смертные?
— Она выписывается из больницы, горячий муж.
Дальше я думать не хочу.
И как в подтверждение моих фобий, первый же вопрос, который она задает:
— Алексей, кто у нас жил дома?
— Не знаю…
— А я знаю, здесь жила женщина.
— С чего ты взяла?
— Это твоя девушка?
Я с облегчением вздыхаю:
— Да.
— Как ее зовут, я ее знаю?
Я ничего другого не придумываю, как сказать:
— Лита.
— Какое изящное имя. Откуда она?
— Из моего института, — нехотя отвечаю я.
— Ты меня с ней познакомишь?
Я делаю спазматическое движение горлом.
— Как она папе, понравилась? Квартиру она содержала в идеальной чистоте. Я думала, тут конюшни будут. А так все аккуратно.
Через неделю папа отправлялся в свой ритуальный августовский отпуск. Мама не предъявляла претензий, почему я не ночую дома. И я мог безболезненно оставаться в квартире на Архитектора Власова. В полном одиночестве.
Ночами я лежал и думал. Как, как это все закончить? Я не могу с ней быть. Я не могу с ней не быть. Я не могу ее видеть. Я не мог ее не видеть. Ее фигуры, ног, бедер, талии. Подрезанных скул, сочных ярких губ. Это была патология. Я хотел ее больше, чем больше заставлял себя не хотеть ее.
Мне снится сон, что кто-то звонит в дверь, а я не в силах разорвать вуаль дремы в царстве сна, прорваться сквозь окутывающую паутину и открыть ее. С нечеловеческим усилием я встаю, не веря в сны, иду проверить дверь. Слышу шелест, шорох. Который час?
Открываю дверь и вздрагиваю: передо мной стоит Лита.
— Алеша, я очень хотела тебя увидеть.
— Я сплю.
— Я боялась, ты уедешь рано. Я не могу без тебя…
— Я хочу спать.
— Ты ложись и спи. А я посмотрю на тебя спящего пять минут и уеду.
Я поворачиваюсь, не закрыв дверь, и иду. Бесшумно щелкает замок. Я валюсь на кровать и начинаю сползать в дрему…
— Алешенька, можно я…
Я не отвечаю, как будто сплю. Проходит мгновение, и вдруг я чувствую, как ее твердая грудь касается моей спины, а лобок упирается как бы нечаянно в бедро. И рука ласково опускается мне на бок.
Грудь скользит по моему телу немного вверх, немного вниз. Она начинает задыхаться. Рука уже соскользнула и гладит в низу живота. Я весь напрягаюсь: у нее такие нежные, изящные пальцы.
Она прижимается ко мне, судорожно сжимая мои плечи. Грудь вжимается в мои лопатки. Она отбрасывает одеяло. Жарко! Я думаю… Ее рука берется неуверенно за мои белые трусики. Я не могу ничего сделать. Я слаб, я смертен, я баба, я женщина, я… Рывок, и вдруг я чувствую, как голый воздух дико возбуждает мой орган, лаская мой обнаженный пах. Ее руки нежно берутся за него и начинают гладить. Пальцы подрагивают. Я слышу шорох шелка, и волоски ее лобка вминаются в мою кожу, бедро. И начинают тереться об… Прерывающееся дыхание, задыхаясь, она шепчет:
— Алешенька, я не могу без тебя, возьми меня… возьми. Я сойду с ума без…
Она безумно сжимает мой орган.
— Дай его мне, дай…
Я взрываюсь. Рывком переворачиваю ее на спину и рукой разламываю голые ноги. Ладонями сжимаю и разрываю две половинки снизу, я чувствую ее мягкую душистую влажность и бархат волосков своими пальцами. Она дергается бедрами, и, едва поймав ее на изломе, я вонзаюсь в нее, разрывая все внутри. Как от раскаленного клинка, вогнанного внутрь, она выгибается, замирает, вскрикивает. И я начинаю безумно всаживаться в ее вздрагивающие бедра, сжимая упругие половинки в своих ладонях.
Она кричит:
— Пронзи, пронзи меня… Любовь моя… Мой любимый. А-а-а-а!..
Я делаю еще несколько озверевших, обезумевших движений и, забыв все, кончаю в нее. Ее тело спазматически бьется подо мной. В моих тисках, в моих объятиях.
