Она лежит и безрассудочно шепчет:
— Мой, мой, мой… я так жаждала тебя. Я так мечтала…
Ее цепкие руки судорожно стискивают меня, не отпуская. Она это шепчет в мое ухо (у меня очень чувствительные уши), а потом водит внутри языком.
И вдруг — я не верю, но он возбуждается опять. Я чувствую, как он растет, раздвигая ее губки и стенки. Как он сам начинает двигаться, сильней, быстрей, еще, еще. Мои бедра с дикой скоростью вжимаются между ее ног. Она взбрасывается мне навстречу. Как автоматная очередь, идут вонзания. Опять, снова, еще. Я сгреб ее талию в своих ладонях, пытаясь зажать извивающееся, выскальзывающее тело. В него… в него, в нее…
— Да, да, да… Хочу тебя, хочу, — шепчет она страстно.
Мое лицо тычется в ее шею, губы сжаты. Без поцелуев… Она вскидывает свою наковальню, где бьется дикий кузнец, наверх, чтобы освободить наконец это бешеное давление, и в этот момент мой молот рушится на нее, в ней, едва не разрывая все на куски и сливая две лавы воедино.
— Гос-по-ди! — слышу я дикий гортанный крик. И она теряет сознание.
Я дую ей в лицо. Как из далекого, далекого космоса она возвращается в реальность.
— Алешенька, любовь моя, я не представляла, что так бывает. Ты не представляешь, что это за божественное чувство, неземное. Меня как будто унесло в другой мир. Как будто я ушла из своего сознания, потеряв его. Как ненужное, чтобы безумней ощутить.
— Ты его потеряла.
— Правда? Ты мой бог. Как я счастлива.
Это был наш первый, «взрослый» раз, думаю я. Она не отпускает меня в ванную и начинает ласкать снова мое тело. Она снова становится моей. Ее руки скользят по моей спине: ласково, призывно, нежно. Мое тело начинает двигаться, находясь самой слабой частью, которая может быть самой сильной, в ней. Темп начинает возрастать, ритм усиливаться. Ее тело бессознательно отвечает, все быстрей, быстрей. Мы находим какую-то странную комбинацию, в которой замыкаются наши органы, вонзающиеся друг в друга, и бьются тела. Восходя на самую вершину того, что принято считать блаженством. Ее сдавленный крик, мой рывок. Агония блаженства. Она опять теряет сознание.
Позже я бреду ванную, сажусь на край, и две слезы катятся по моим щекам. Как больно, что за переступившей черту (переступленную черту) — не переступить. Но временно, сейчас, я сдался. Я, выиграв, — проиграл. Я, получив, — потерял.
Я моюсь в ванне и вспоминаю. Все, все…
Она лежит, повернувшись обнаженным телом ко мне. И ждет.
— Лита, я совсем забыл, ты не забеременеешь?
— У меня через три дня должен начаться цикл.
— Иди помойся. — Я вздыхаю с облегчением.
Она быстро возвращается из ванной:
— Я не могу без тебя — даже минуты. Давай просто полежим, Алешенька. На улице жарко…
Как будто это имеет какое-то значение к ее желанию полежать со мной.
Мы ложимся и неожиданно, бесцельно, бессмысленно засыпаем.
В вуали снов вторгается звонок.
— Сыночек, как дела? Ты помнишь, я твоя мама?
— Нет, забыл.
Она смеется. Который сейчас час?
— Чем ты занимаешься?
— Я сам не верю: спал.
— Раньше такого с тобой не было. На улице жара… — говорит она, как будто это имеет какое-то отношение к тому, что я спал.
Лита беззвучно, еще во сне, спросонья, целует мои пальцы.
— Звонила Ада Филипповна. Предлагала два билета на необычный просмотр: итальянский фильм, в полночь, в закрытом зале. Его должны один раз показать публике. Я, естественно, так поздно не пойду и подумала, что ты со своей девочкой, с редким именем, можешь захотеть. Ты же любишь кино.
— А где билеты?
— Их надо подъехать забрать у Ады Филипповны, это в центре, у них роскошная квартира прямо напротив Моссовета. Заодно посмотришь, как они живут.
— Спасибо, мамуля.
— И еще: она купила в специальном отделе ГУМа дубленку для своей дочери, но она ей маленькая. Ты же знаешь, ее муж директор трубопрокатного завода, и они пользуются «кремлевским» распределителем.
— Все для народа!.. — пошутил ни к чему я.
— Она хочет ее продать и попросила меня помочь.
Мама могла свести скалы друг с другом, не то что продать дубленку.
— Одна проблема: сорок четвертый размер, то есть должна быть изящная девушка. Я подумала: так как ты выбираешь самых изящных, то… Она стоит всего сто восемьдесят девять рублей. Это неслыханная цена.
— Я тебе перезвоню, можно?
— Когда? Мне нужно сегодня дать ответ.
— Скоро.
Я повесил трубку и почувствовал Литину грудь, касающуюся моей спины. Она проснулась…
— Ты хочешь пойти в кино в двенадцать ночи?
— С тобой, Алешенька, хоть на край света. С тобой я все хочу.
— В чем ты ходишь зимой?
— В пальто, но оно уже не модное.
— А ты хочешь быть модной?
— Я хочу тебе нравиться.
— У тебя уже была модная юбка… Теперь мы ждем суда…
Лита прижалась к моему плечу:
— Можно я тебя поцелую?
Я не отреагировал.
— Звонила знакомая мамы, она продает дубленку по своей цене.
— Это невероятно. Я очень хочу, если ты не против. Я займу деньги у сестры.
Ее грудь приподнимается и ложится на мою.
— Алеша…
Она ложится всем телом на меня. Потом садится верхом.
— Тебе так не тяжело?
— С такой ношей, как ты, мне очень легко.
Она начинает гладить меня внизу и ласкать. Наши тела возбуждаются, они начинают хотеть друг друга.
К одиннадцати вечера мы приезжаем к памятнику Пушкина. Я остаюсь внизу, а Лита поднимается наверх, мерить дубленку. Она волнуется, подойдет ли она ей. Через пятнадцать минут выпархивает, счастливая, с большим пакетом в руках.
— Просто чудо! Алешенька, я так признательна тебе, она как по мне сшита. Но я хочу, чтобы ты тоже посмотрел и одобрил. А то ты не захочешь зимой ходить со мной рядом.
Я задумался — о зиме. Неужели мы будем ходить, рядом?..
— Я должна завтра рассчитаться, если я беру, — щебечет она.
Мы идем в малый зал на закрытый просмотр. И только там узнаем, что фильм называется «Альфредо, Альфредо», в котором играют Дастин Хофман и Стефания Сандрелли. Итальянская молодая звездочка играет девственницу, которая влюбляется с дикой, необузданной страстью и темпераментом. Когда она целует своего возлюбленного в аптеке, где она работает, то коробки, кремы, склянки вместе с полками валятся на пол. Когда, наконец, на лугу в горах она соблазняет его, от ее дикого крика страсти разбегаются стада овец с пастбища. Она была одержима идеей потерять свою девственность с женихом — до брачной ночи. Пламя, бушующее в ее стройном гибком теле — не давало ей возможности ни есть, ни пить. Одна, но пламенная страсть. Криком она сгоняла стаи птиц с веток и будила горные селения.
