Деревенские шушукаются и обсуждают каждое событие на экране, но даже это не мешает наслаждаться великой историей любви.
После кино трио, сидевшее рядом, сопровождает нас по пятам. Громкие возгласы, оценки долетают сзади. Темень — египетская, хоть глаза выколи, как в Варфоломеевскую ночь. Только по шестому, невероятному наитию, в полной тьме, мы находим избу. Я пропускаю ее первой, вхожу сам, прикрывая, они остаются за забором, что-то крича. Во время ходьбы Лита судорожно сжимала мою руку.
— Я так переволновалась, — говорит она.
— Все люди — братья, — шучу я.
Я незаметно кладу нож обратно в ящик.
Спать не хочется, последняя ночь в деревне. Мы выходим на заднее крыльцо, и она садится мне на колени. Я чувствую мускулы ее ног сквозь тонкое платье. Мы начинаем обниматься. Лита горячо дышит. Потом быстро встает и упирается в перила. Я подхожу к ней сзади. В последнее время ей стало очень нравиться сзади. Сзади-и-и-и…
Я просыпаюсь рано. С чувством, что не успел что-то, пропустил, недоощутив, и понимаю, что мне не хочется уезжать. Возврат сулит только огненные спирали в голове. И жажду мести.
Я не смотрю на Литу — по утрам этого не стоит делать. По утрам редко на какую женщину стоит смотреть.
Баба Даша колдует нам что-то на дорогу. Делает сырники на завтрак. Пока у Литы свидание со своим отражением. Она изнашивает зеркало своим взглядом.
Долго-долго сидим за завтраком. Я пью третью чашку чая. И понимаю, что ничего этого в жизни больше никогда не будет. Лита ни на что не обращает внимания, а только подкладывает мне сырники и подливает варенье. Это не счастье. А что такое счастье? Страдание, которое устало. Но любовь — это страдание. Как правило. Значит, любовь не может быть счастьем. Счастье — это когда спокоен и примирен. Вот здесь я примирился. Я не был счастливым, но — на мгновение — успокоился. С тем, что Лита спит со мной, в одной кровати, касаясь моей кожи своей кожей. Я чувствую, что еще чуть-чуть, и смогу поцеловать ее — в губы. Переступить черту. Вчера ночью она в задыхании коснулась языком моего рта. И замерла.
Кто мы? Зачем судьба свела меня с Литой? Зачем это с ней сделали? Худшее, что можно сделать с женщиной. Почему это произошло с ней? Для чего нас создали? Неужели мы созданы, чтобы насиловать, заражать. Неужели нет возмездия. Возмездие — вот о чем я молил, мечтал, дышал, надеялся.
— Алеше понравилось в деревне? — спрашивает баба Душа.
Литины глаза ласкают мое лицо. Ее взгляд проникает сквозь мою кожу, нежит мою щеку.
— Очень. Я вам премного благодарен. За ваше гостеприимство, доброту. Мудрость и педагогику в обучении Литы. Вы — уникальная женщина, баба Даша.
Я целую ее руку, и она смущается.
— На здоровье, сыночек, на здоровье.
После «последнего» завтрака мы идем прощаться с сеновалом, в котором было пролито столько соков, что можно было породить новый Ноев ковчег. Мы стоим внизу, и я чувствую, как грудь Литы возбуждена. Инстинкт, видéнья. Ее ноги сверкают в солнечном свете. Все просвечивается: трусики, бедра, треугольник… Она кладет руку себе на талию и поворачивается ко мне. Зов…
У нас еще остается куча денег из Москвы, заработанных Литой. В деревне их просто негде тратить. Мы оставляем половину бабе Даше, она не знает, как нас благодарить и куда посадить.
— Деточки мои, это ж на полгода жизни, как я могу такое принять…
Лита целует ее в щеку.
Автобус в три с чем-то, но надо еще добраться до дороги. Да с банками, вареньями, соленьями. Гирляндами сушеных грибов. Свежевыкопанной картошкой.
Лита теперь хотела готовить мне суп из только так понравившейся рязанской картошки. Все, на что я обращал внимание, она превозносила до небес, превращая в фетиш и идеал. Она пыталась предугадать мое малейшее желание. Угодить, ублажить, удовлетворить. И усладить.
Какой-то дальний племянник подвозит нас в раздолбанном грузовике. Жизнь — как эта колея, а колея — как жизнь. «Ни к чему», — думаю я. Есть ли в России хоть одна не разламывающаяся машина?
Мы стоим на повороте дороги. Она в легком пушистом свитере поверх еще более легкого платья. Начинается дождь, она промокает до нитки, платье льнет к бедрам. Она усиленно жестикулирует руками, машины притормаживают, но как только видят меня на обочине дороги, обиженно взревев, уносятся прочь. Она мне машет — отойти. Льет безостановочный дождь.
Едет черная «Волга» сановника с московскими номерами. На повороте она притормаживает около нее, заплывшие свиные глазки оглядывают мокрую выточенную фигуру, шофер ждет, глядя на тушу хозяина, не прибавляя газа. Видение проплывает мимо. Сзади два свободных сиденья.
— Все люди — братья, — говорю машинально я. У Литы начинают течь слезы, от дождя, от обиды, от беспомощности. Она сильно дрожит. Я обнимаю ее за плечи.
— Хоть ты поцелуй меня — в губы, Алешенька!..
Я застываю посреди проезжей части дороги. И целую ее — в виски, лоб, глаза.
Маршрутный автобус опаздывал уже на полчаса. В России вообще неизвестно слово «пунктуальность». Оно никому не нужно. Им никто не пользуется. Наконец, кряхтя, он появляется на дороге. Мы — единственные, кого он подбирает на повороте. Автобус набит битком. Какой-то мужчина освобождает место для Литы, что вообще невероятно. Я сознаю, какой подвиг совершает он ради ее заплаканных глаз — стоять три часа. Мы благодарим его и угощаем яблоком.
(Значит, не только насиловать и заражать…)
Лита хочет поднять мокрое платье, чтобы сесть на сиденье. Я делаю ей страшные глаза. И она виновато просит прощения — глазами.
— Алешенька…
Я даю ей легкую куртку, чтобы она села на нее. Свою. Она долго не решается, держа ее мягко в руках. Все, что мое, для нее свято… Но, наткнувшись на мой взгляд, подчиняется. Чуть подняв к бедрам платье, садится на куртку. И сразу после моего взгляда прикрывает колени нашейным платком. Понимая, что средина автобуса уже никуда больше смотреть не будет, как на ее колени.
Мы приезжаем в Москву поздно, пробиваясь сквозь бессмысленные пробки у «ворот» города. Только ворот не осталось… Теперь это называется кольцевая дорога. Чтобы всех окружить сразу, кто внутри.
Тридцать первое августа, завтра начало занятий. Следующий курс. Она рвется ко мне, и у меня нет сил сопротивляться.
В ванну мы садимся вместе, и она становится моей — в ванне…
Ей так очень нравится. Она хочет еще…
Завтра нам, кажется, во вторую смену. Или мне вообще уже все кажется. Лита собирается отвезти все домой утром. Хозяйка квартиры приезжает через два дня.
Ночью она обнимает меня и шепчет:
— Алешенька, а где же мы будем встречаться? Где я буду ласкать тебя?
Я медленно убаюкиваюсь от ее тепла и засыпаю, чувствуя губы на шее. «Будем ли мы встречаться вообще», — последнее, что думаю я.
