— Да, Алешенька, ты мой бог.
Моментами она была экзальтированной. Она входила в экзальтированное состояние. Я посмотрел на нее — ее глаза молились на меня. Какой мужчина, какой двуногий в мире мог от этого отказаться? Когда на него молились. Я не мог. Я был слаб.
— И что же дальше, — сказал я вслух скорее для самого себя. Она восприняла это как обращение.
— Все, что пожелаешь. Я твоя тень, половик, наложница.
— Но я ничего не желаю — с тобой. Я желаю забыть тебя.
— Позволь мне только коснуться, — она положила руку на мои легкие брюки, — и я сделаю так, что у тебя возникнут желания.
Она подняла впервые взгляд — на уровень моих глаз. В ее глазах… В них стояло обожание.
— О да, опыт у тебя есть, и не с одним, а сразу с двумя.
Она отдернула руку, обжегшись.
— Не надо, Алешенька, только не так. Я не думала, что мое прикасание вызывает такие чувства.
— А ты вообще когда-нибудь о чем-нибудь думаешь?
— Я думаю только о тебе!
Я опустил взгляд невольно на ее грудь, талию. И вспомнил, что совсем забыл, как она мне нравилась. Передо мной сидела живая женщина, взволнованно дышащая, готовая выполнить любой мой каприз, любое мое желание, любой вывих, любой маразм. И между нами стояло только одно, только одно разделяло нас — ее изнасилование. Только один рубеж. И я не мог преодолеть этот Рубикон. Этот Океан.
Мы уселись на скамейке, и один сантиметр разделял наши бедра. Но он и есть тот рубеж, тот ров, который я не могу переступить.
Она задает нейтральный вопрос, пытаясь завязать разговор:
— Алеша, а что ты будешь делать летом?
— Поеду в Прибалтику.
— Со своей… н-невестой?
— Конечно, со своей невестой. Она меня ни разу не предала, ни на чьих коленях не сидела, «умирая от любви ко мне», ни с кем в губы не целовалась, ни у кого в рот не брала.
— Да, Алешенька, я все знаю, этому нет объяснения. Мне нет прощения. Можно я только поцелую тебя на прощание.
Кубок из золота с ядом я выпил до дна. Можно и так: кубок золотого яда… Дальше по тексту.
Она наклоняется, я отстраняюсь, она наклоняется еще и изнеженно, ласково целует меня в шею.
Поцелуй змеи…
Мы сидим с ней около ее дома. Вечер. Что-то горит на небе. Кажется, звезды…
— Когда ты хочешь, чтобы мы поехали? — спрашивает она.
— Вика, ты очень хорошая девочка. Но я не смогу с тобой поехать в Прибалтику.
— Почему? — вздрогнувшим голосом спрашивает она.
— Мне надо многое обдумать.
— Ты встретил кого-то?
— Не в этом дело.
— А в чем?
— Это ты и я. Понимаешь, должна быть какая-то алхимия во взаимоотношениях двоих. Если это любовь… А я не чувствую, не ощущаю…
— Я люблю тебя…
— Я знаю.
— Оттого ты так спокоен? И уверен.
— Нет. Я как раз никогда не мог понять твоего выбора. Я знаю, что у тебя много поклонников…
— Откуда ты знаешь? Я никогда тебе…
— Я ценю твои скромность и такт.
— Что еще ты во мне ценишь?
— Ты честная, талантливая, одаренная, приятная девочка. Невероятно помогающая и поддерживающая…
— Но всего этого недостаточно, чтобы любить меня. Правильно?
— Ты мне очень нужна. Я рад, что встретил тебя. Ты мне очень помогла в один душный период моей жизни. Ужасный, удушливый. Я думал, что все прошло и рана зарубцевалась, но ничего в жизни не проходит бесследно.
— Ты хочешь, чтобы я в Прибалтику поехала одна?
— Как ты пожелаешь.
— А ты не боишься, что я могу кого-то встретить?
— На все воля Божья. Или чья-то. Всё наверху уже расписано, нам остается только день и час, определенный час, когда суждено узнать.
— Значит, это правда, что ты не любишь меня? Раз тебя не волнует, что я поеду одна или кого-то встречу…
— Твоя аксиома опирается на неправильный вывод. На неправильную истину.
— Ты всегда был лучше в языке, чем я. Я поэтому все время говорю, что тебе нужно писать. У тебя талант…
Я поразился: даже теряя, она поддерживала меня.
— Что ты будешь делать летом?
— Думать, зачем я живу. И что делать с жизнью дальше.
— Если я могу помочь тебе… Я не поеду никуда.
Она поражала меня все больше.
— Ты должна отдохнуть после кино, поезжай.
— Мы больше не увидимся никогда?..
— Вик, я не расстаюсь с тобой навсегда. Мне нужно просто побыть одному и осмыслить свои личные проблемы, которые никого не касаются. Я в тупике, и мне нужно найти из него выход. И это не честно, пока я ищу выход, таскать тебя за собой по тупику.
— Но я согласна.
— Я знаю. И благодарю тебя за это.
Я взял ее руку и прижал к щеке. Она погладила мою щеку, потом наклонилась и поцеловала в губы…
Я поступал нечестно, я не собирался возвращаться к ней или встречаться. Но я не мог разрубить сразу шнур, шелк, волокна отношений, связывающие нас.
Я хотел сидеть на двух стульях, а это невозможно. И никому не удавалось.
— Значит, наша помолвка откладывается?
Я вздрогнул, совсем забыв и привыкнув, что мы считались женихом и невестой.
— На какой срок?
— Не знаю. Я боюсь, что мы оба поспешили. Это тоже буду сидеть и обдумывать я.
— Я не поспешила. Я знаю, что на все согласна — с тобой. «Сомнения мучат только моего господина»… Но я ценю, что он абсолютно честен и не скрывает своих колебаний от меня.
Я встал. Когда не можешь сказать самого главного, лучше откланяться и уйти со сцены.
— Можно я поцелую тебя на прощание?
Наши губы слились: ее — настойчиво, мои — покорно. И две слезы скатились на наш прощальный поцелуй.
— Позвони мне, когда я вернусь. В конце лета.
В институте мы сдаем последние экзамены, и она умоляет меня провести с ней час.
Дома каким-то образом я объясняю, почему не еду с Викой в Юрмалу. И на меня с недоумением смотрят сразу две пары глаз.
— Я бы не отпускал ее одну на курорт на целых два месяца, — говорит мой папа.
Но я не слушаю его…
Мы идем по Плющихе.
— Что ты хочешь делать сегодня вечером?
Она гарцует, едва сдерживая радость, рядом со мной.
