Я разрушался, каждую встречу переступая через себя, ненавидя себя. Ох, как я ненавидел себя. За свою слабость, инертность, безволие, беспринципность — сдачу. Я проклинал себя…
Видела ли она, как я мучился, понимала ли — не знаю. Она была счастлива даже пятиминутными встречами, даже когда я кричал на нее, лишь на мгновение увидеть меня. Чтобы быть, как правило, прогнанной…
И в довершение к этому примешивался другой парадокс: я чувствовал себя виноватым. Я понимал, что она не во всем виновата. Я дарил ей подарки. Она была одета, как картинка. Стильная одежда лишь подчеркивала ее классную фигуру. На нее все оборачивались. Я привык. Невозможно было не обернуться, когда она шла на высоких каблуках с тонкими щиколотками, голыми пальчиками, налакированными красным лаком. Все ее движения, взгляд, шея, поворот головы, рот притягивали как магнит внимание. Я был доволен внутри этой малостью, я наслаждался и ненавидел творца за это. За то, что хотел, чтобы она была незаметной и неброской, а сам наряжал ее модно и броско.
Я был в замкнутом кругу, в аду и не знал, как из него вырваться.
Мне некому было рассказать, что у меня в душе, не с кем было поделиться. Сумасшедший, извращенный круг… скорее ад.
Приехала раньше Вика, пока мы перезванивались.
Август стоял в Москве на редкость прохладный. Заработав деньги, я собирал библиотеку и ездил по всем книжным магазинам, скупая что-либо стоящее. Лита была счастлива, когда, находясь в центре, натыкалась или «из-под полы» покупала мне дорогой альбом хорошего художника. Я любил Босха, Тьеполло, Тёрнера, Ренуара, Писарро, Мане, Ван Гога, Дега, Гогена. И почти всех импрессионистов, за исключением Пикассо. Она также покупала альбомы живописи с шедеврами из известных музеев и галерей мира. Она была в восторге, когда могла подарить новый альбом при очередной встрече, и ни за что не хотела брать деньги.
— Алешенька, это для тебя. Я бы хотела подарить тебе в миллион раз больше. Это такие пустяки.
Она была добрая девочка и ничего никогда не жалела.
В это время я начал читать, подаренный ею мне, двухтомник Голсуорси «Сага о Форсайтах», который невозможно было достать. И был поражен, и был изумлен сверхчеловеческой любовью Сомса к Ирэн. Он тоже был в замкнутом кругу. В аду любви. Но он любил. А какое чувство было у меня, я не знал ему названия. Что-то безумное… И то слово, которое чувствовал Соме, я еще не чувствовал ни к кому. Разве что… Впрочем, то было давно, скорее по юности лет и недоступности «предмета».
Следом я прочитал наизанимательнейшую вещь «Приключения авантюриста Феликса Круля». И теперь собирался осилить всего Манна. Я дал прочитать этот роман Лите. Я много читал. Чтение отвлекало и давало возможность сопереживать, расширять свой зацикленный, замкнутый кругозор. Сравнить и узнать жизнь и страдания других, их мысли и чаяния. Никто, естественно, не описывал такую ситуацию, какая была у меня: у нас вообще было запрещено описание полов, близости, раздевания и секса. Только и выходило, что люди либо много работали, либо много говорили, но любовью они не занимались. (И уж патологий или отклонений не было и в помине. Вы что, при социализме!..)
В сентябре начинались занятия, и я с тоской думал, что грядет еще один учебный год и как с ним бороться.
Вика пригласила меня на премьеру своего нового фильма, и я не мог отказаться. Было бы неприлично. Она стояла на сцене, перед экраном, рядом с режиссером, актерами, сценаристом и выглядела симпатичней и привлекательней всех. Одетая в мои подарки (как она сказала), Вика села рядом со мной во время просмотра фильма и по привычке взяла в темноте за руку, как это делала обычно. Я не стал убирать. Это было бы неприлично. По крайней мере, я не казнил себя за ее прикосновения. Уже достижение… И не винил себя, что совершаю что-то преступное.
Сеанс закончился, я подарил ей заранее принесенный большой букет красных роз.
Потом опять были чаи, пироги, беседы с мамулей (она не задавала лишних вопросов), мягкие споры о литературе. Объятия в ванне, и все опять как будто началось сначала, не начавшись. Каким-то ненормальным, вывихнутым, извращенным ходом в мозгу Вика как бы балансировала мои запретные встречи с Литой.
Обе они не догадывались об этом странном симбиозе вдвоем. Об этой натянутой проволоке, по которой мы ходили — втроем. Канатоходцы — с завязанными глазами. Меня не интересовала их реакция: одной — потому что виновата, другой — потому что безразлична. Интересно, как бы это объяснил мудрый Фрейд. Я прочитал его двухтомник, изданный в Лондоне, но не нашел ответа. Возможно, ответ был в других томах или работах, запрещенных у нас. Да и что бы изменил ответ. Ничего.
Что я чувствовал, встречаясь с двумя? (Впрочем, с одной я не встречался, это были болезненные, спазматические урывки-оргазмы, а не свидания.) Ничего абсолютно. Я балансировал. И хотел, чтобы Лита была, как Вика, а Вика, как Лита. Я хотел симбиоза! Я желал слияния двух в одну. Душу одной — с телом другой. Какой кошмар… Но мечты мои оставались внутри, и ничего абсолютно не менялось.
Мои приятели художники-абстракционисты сообщили, что в конце сентября будет выставка нонконформистов. Как теперь себя называли запрещенные и неофициальные художники. «Выставка в Измайловском парке». Так как Лита в последнее время стала интересоваться живописью, рассматривая альбомы, пока не имела возможности передать их мне, я решил пригласить ее на выставку. Хотя другая, Вика, знала, разбиралась в живописи и даже рисовала. Мне казалось, что так я оправдаю, зачем и почему я встречаюсь с ней. С Литой. И что это не свидание. Так как причина — выставка.
Она безумно обрадовалась:
— Да, Алешенька, я так рада, я так счастлива.
— Чему?
— Что ты подумал и пригласил меня. Хотя любая бы сочла за счастье пойти с тобой.
Я подумал.
— А где она будет?
— В парке.
— А как мне одеться?
— Живописно, — пошутил я.
— Мы пойдем одни или с нами еще кто-то будет?
Обычно она никогда не задавала вопросов.
— Возможно, брат, он увлекается живописью.
— Максим?
— Да, я его пригласил тоже.
В трубке повисло молчание.
— А когда это будет?
— В последнее воскресенье августа, кажется.
— Я совсем забыла, я обещала помочь маме… У нас будет генеральная уборка квартиры. Ты не очень обидишься, если я не пойду?
— Как хочешь.
— Не обижайся. Мне неудобно подводить маму.
Я был удивлен: первый раз за все это время Лита отказывалась увидеться пойти со мной.
Она тут же начала оправдываться:
— Я люблю с тобой встречаться наедине. Когда ты один, и мне не нужно тебя делить ни с кем. И кажется, что ты принадлежишь только мне одной.
