— Алешенька, — слышу голос и удивляюсь, кто меня так зовет еще в институте. Ирка нежно улыбается. — Теперь я верю, что ты не крутишь роман с Литой. Я видела ее с мужчиной в восемь утра на платформе метро «Фрунзенская». Он чем-то похож на тебя, — говорит она и продолжает: — А я всегда считала, что с ней встречаешься ты, и не верила, когда ты говорил…
Я поворачиваюсь и медленно бреду. Через два часа я набираю номер.
— Литу, будьте добры.
— Она в институте.
В одиннадцать вечера я набираю номер опять. Трубку снимают, молодой голос.
— Здравствуй, Вера. Можно Литу к телефону?
— Здравствуй, Алеша. Ее еще нет из института.
— В одиннадцать вечера?
— Я сама волнуюсь, почему так поздно.
До двух ночи я ждал звонка, но впервые она не позвонила.
В восемь утра я набрал номер. Вера сняла трубку.
— Можно Литу?
— Она звонила поздно, Алеша, и сказала, что останется у Марты.
— Какой там телефон? Почему она мне не перезвонила?
— У Марты нет телефона.
Странно, подумал я, не обратив на это должного внимания.
— Она сразу от нее поедет в институт, — говорит Вера.
Я попрощался, повесив трубку. Мне предстояло ожидать всего лишь пять часов. Я ненавижу ждать.
В субботу у нормальных людей день отдыха. Только мы учимся, мучаемся. Я приезжаю в здание института раньше, ее нигде нет. Как будто не существовало. Она наконец исчезла.
В час пятнадцать начинается лекция. В три она кончается. Литы нет в институте весь день.
В девять вечера я набираю номер, ожидая, что подойдет она. Трубку снимает Вера.
— Алеша, ее нет дома, она звонила, что останется у Марты до воскресенья. Я передала ей, что ты звонил.
Я благодарю и вешаю трубку.
Вечером раздается звонок, это Максим.
— Алешик, привет. Как дела, чем занимаешься?
— Ничем, думаю о жизни.
— Хочешь увидеться и подумать вместе?
— С удовольствием.
— Завтра я дежурю, давай в понедельник созвонимся и договоримся.
Мы прощаемся, я вешаю трубку. Ночь я сплю беспокойно, уверенный, что она опять попала в какую-то историю. Только бы не изнасилование. Опять…
Утром меня будит папа и отправляет в продуктовый магазин. Целый день я сижу у телефона и жду звонка. Никто не звонит. Такого с ней не случалось никогда.
В десять вечера Вера извиняющимся голосом говорит, что она еще не вернулась. Мне становится неприятно от самого себя: зачем я звоню. Полночи я не сплю и вспоминаю то утро, ее, топор, не тот этаж, не отзывающуюся дверь. И просыпаюсь с тяжелым предчувствием на сердце и в душе.
Как на казнь, еду я к первой лекции, внутри озноб. От не выспавшейся ночи. Я уже понимаю, что точно что-то случилось и ее подруга в этом принимает непосредственное участие (наставница!), и мне остается лишь ждать, когда я узнаю. Свой день и час…
Я не переношу глагол бездействия — ждать. Понедельник. На первой лекции ее нет… Она появляется ко второй паре. В перерыве я ей делаю знак — спуститься вниз.
Она спускается.
— Оденься и иди за мной.
Она беспрекословно подчиняется.
Уже на улице я слышу ее шаги позади меня. Не оборачиваясь, я говорю:
— Моли Бога, чтобы у меня не было кинжала во внутреннем кармане.
— О чем ты говоришь, Алешенька?
Я иду, направляясь в больничный парк, где мы когда-то объяснялись. Я чувствую, это финал. Сыро, грязно, печально на улице. Вот-вот стемнеет. В заросшем парке совершенно ни души. Замшевое пальто расстегнуто, она в темном платье с гранатовым верхом, которое ей когда-то подарил.
Я останавливаюсь около скамьи.
— Сядь.
Она послушно садится, сжимая колени. Сапоги едва не достают изящные колени.
— Где ты была?
— У Марты.
На глазах накрашена тушь. Поверх туши…
— Я спрашиваю еще раз, где ты была?
— У Марты, Алешенька.
Я размахиваюсь и наотмашь, с дикой силой бью по лицу. Голова даже не дергается и возвращается на место.
— Где ты была?
— У Марты.
Я размахиваюсь и со звериной силой бью ее по лицу опять. И опять. Я озвереваю.
— Алешенька. — Она перехватывает мою руку и вдруг вся сжимается в комок. (На лице ни слезинки, я знаю, что иначе она не сознается.) Я размахиваюсь резко другой, понимая, что сейчас она не вынесет удара.
— Не надо, — вскрик, и неожиданно она начинает скулить: — Я блядь. Все это блядство. Я блядь, я блядь… Прости меня… Умоляю…
— Где ты была?
— У твоего брата…
Как будто зарево опаляет и сжигает половину моего лица. Все начинает расплываться в глазах, мельтешить, боль застилает разум, в голове дико стучит. Я удерживаюсь и не качаюсь.
— Что с тобой, любовь моя?! — слышу я голос.
Я овладеваю горлом и спрашиваю:
— Все эти три дня и ночи?
— Да, — говорит твердо голос.
Я начинаю бить в этот голос слева направо, справа налево. Я бью с невообразимой силой — слева направо, — ее голова дергается из стороны в сторону, и я поражаюсь, как она не срывается с плеч (от этих безумных ударов): тушь, слезы, кровь — все течет, смешавшись. Я замираю. И вдруг слышу:
— Я проститутка, я заслужила. Еще, Алешенька, еще…
Я заставляю невероятнейшей силой себя остановиться и думаю, почему я забыл взять с собой кинжал, сейчас бы все закончилось — и для нее, и для меня. Она сидит, обхватив волосы руками. Я швыряю ей платок в лицо. Раздаются всхлипы.
— Чтобы больше никогда, отродье, не попадалась мне на глаза. И упаси тебя господи когда-нибудь набрать мой номер телефона.
Она падает на лавку как подкошенная и начинает рыдать.
Я тяну руки к ее голове, чтобы схватить за волосы, но останавливаюсь. Сгребаю ее за локоть, и тащу за собой, и вышвыриваю из парка, не слушая, что она говорит. В переулке ловлю такси, вталкиваю ее на заднее сиденье, говорю куда и плачу за поездку.
— Алешенька… — слышу я последний вскрик.
В голове разлетаются тысячи раскаленных стрел. Я добираюсь домой и не верю, что мне это удается. Набираю номер.
Трубка молниеносно снимается. Хриплый голос:
— Я доехала. Не волнуйся за меня…
Я безвольно роняю телефон. Дегенерат, неужели меня все это еще волнует…
