Что-то зашелестело в аллее.
— А что ты думала? С первыми встречными!
Она схватила цепкими пальцами мой локоть и потянула к себе.
— У меня нет объяснения, я — безмозглая. Но я никогда не желала обидеть тебя. Причинить тебе боль.
— Идем, я доведу тебя до метро.
— Уже? Ты отправляешь меня, Алеша?
— Да. Я не хочу, чтобы ты поздно возвращалась домой одна.
Мы переходим привокзальную странную площадь. Около входа с буквой «М» я поворачиваюсь и сразу ухожу.
— Спокойной ночи, милый, — слышу я вслед.
На первой лекции Литы нет. После занятий она стережет меня на Плющихе, зная мой путь домой. В руках у нее шоколадный батончик с шоколадной начинкой за тридцать три копейки. Единственный, который я люблю и позволяю себе раз в неделю. Я покупал их ей.
— Это тебе, — она протягивает шоколад красивыми пальцами, тонкая кисть, удлиненные ногти.
— Где ты была?
— Я лечилась.
Ах да, она же…
— Они меня самой первой принимают, как только открывается диспансер. Чтобы стерильными шприцами. Главврач оказалась очень давней знакомой. Я с ее дочерью в школе училась.
— И что?..
— Говорит, что это ужасно, что со мной случилось, и постарается вылечить меня как можно скорей.
Венерологический диспансер, главврач знакомая, вылечит скорей. Господи, мог ли я подумать… Когда все это начиналось. Была немного капризная, красивая, невинная девушка.
— Прощай, Лита.
Я сажусь в автобус. Она тут же запрыгивает вслед за мной.
— Я провожу тебя до Киевского вокзала, а там пересяду в метро.
Я не хочу, хотя этого. Смотрю на ее лицо. Лебединый переход шеи в плечи. Небольшие, но увеличенные краской глаза. Почему я не могу оторваться от этого. Выкинуть, забыть, выбросить, как мне говорит родивший меня. Папа. Чувство противоречия? Или нечто другое? Я не могу разобраться в своих чувствах.
Дома никого нет. Я отрезаю кусок хлеба, докторской колбасы, складывается бутерброд, с помидором. Даже нет желания нагнуться за салфеткой. И начинаю вспоминать, куда я положил простыню. Жую, не чувствуя, что ем. И нахожу ее позже на дне лакированного платяного шкафа-секции, аккуратно сложенную. На память. Чтобы потом она и я могли смотреть. И вспоминать… Теперь это будет вещественное доказательство. Чего?
Ровно в шесть я стучу в дверь следователя. Уже знакомую мне: как человек быстро ко всему привыкает.
Кабинет стоял такой же казенный. Ничего не изменилось. Он достал не спеша папку. А что должно было измениться?
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Мы посмотрели друг на друга. Он был мне неприятен. Как и я ему. Неприязнь была взаимная. Что-то в нем отталкивало. Впрочем, есть ли следователь, который притягивает? Казалось, его раздражало, что нужно заниматься делом девушки, которую изнасиловали. К тому же он в это абсолютно не верил.
— Вы должны были принести простыню.
Я раскрыл пакет. Он взял ее в руки, развернул и стал внимательно рассматривать. Я увидел, как упал волосок с ее лобка. Он небрежно смахнул его, продолжая внимательно рассматривать капли крови на простыне. Одно пятно было огромное. Почти…
— Это не может быть менструация? — сказал он вслух скорее самому себе.
— Нет, она у нее началась несколько дней спустя. После девятого мая…
— Есть свидетели? — машинально спросил он.
Как могут быть свидетели чьей-то менструации?
— Ей не могли сделать мазок в диспансере.
— И что из этого?
— Они — свидетели.
— А, да.
Его лоснящиеся округлости лба, казалось, что-то переваривали. Как переваривает фарш мясорубка.
— Она была сегодня на допросе.
— Она ничего мне не…
— Она не должна вам ничего говорить. Вы слишком впечатлительный. Подменяете эмоциями факты. А факт — вещь суровая. Вам ее не потянуть.
— Как вы быстро разобрались. Попробуйте…
— Что вы хотите узнать?
— Как все произошло.
— Из того, что известно мне: ее насиловали двое. Пока один держал ей руки на спинке кресла, другой насиловал ее внизу. Потом они поменялись местами. Но… не насиловавший сказал: «Если хочешь отсюда выйти — возьми в рот…»
— Как?! — воскликнул я. — Как вы…
— Из показаний…
Я содрогнулся.
— Поэтому второй и не хотел ее насиловать снизу, а насиловал в рот. Он знал. А это — умышленное заражение венерическим заболеванием.
Рот, впервые целованный мной…
Меня чуть не вырвало. В мозгах били электрические плети. Разорвите, разорвите во мне все. Я задыхаюсь. Я горю…
— Э, да вы совсем на себя не похожи.
Я зажал рот, подавляя рвотный инстинкт.
— Значит, ее… изнасиловали двое, по очереди?..
— Снизу и сверху, — забил он гвоздь, — два раза. Поэтому преступление и называется групповое изнасилование.
Я замотал головой. Как в шоке.
Он добил:
— А вы что ожидали, что второй будет просто так держать: после ресторана, выпивки, курения, танцев, короткой юбки, открывающей соблазнительные ляжки? Так не бывает. А запретный плод: молодая, необжатая, темнота комнаты, кресло, сорванный лифчик, гипюровые трусики, смех — веселье девушек (боевых подруг) за дверью. Грудь молодого тела, девичьи подмышки, тонкие кисти рук, зажатые их лапами…
— Хватит! — Я вскочил.
— Успокойтесь, сядьте! Я же вам говорил — впечатлительный. Эмоциональный, — сказал он с презрением. — Я поэтому всего вам и не рассказываю. Вопросы еще есть?
— Их посадят? — уже безжизненно спросил я. Хотя это был единственный вопрос, волновавший меня все это время.
— Им дадут срок, положенный по закону. От восьми лет…
И все? Этого было мало. Но шрам ведь останется на всю жизнь. Я хотел их смерти…
— Но сначала нужно закончить расследование. Собрать неопровержимые факты, назовите их улики, и доказать, что было совершено преступление…
— Вы в этом, кажется, сомневаетесь?
— Не знаю. У меня свое мнение. Она не думала мозгами, что их провоцирует, хотя в конечном счете — они ее изнасиловали. На пятый день девушка, только что ставшая женщиной, вряд ли захочет развлекаться таким способом, обслуживать сразу двоих.
— Значит, было преступление?
— Безусловно. Но есть еще смягчающие обстоятельства: какую роль и участие принимала жертва в преступлении.
