Юджиния только смотрела на мужа и прикладывала лед к его вискам. Господи, как она любила его, так, наверно, не любили на этой земле.
Обычно у американцев не принято опохмеляться, у них даже нет такого слова (какой бедный словарь!), есть подобное — hangover, однако это существительное. Но ровно в десять утра они встретились с греком в баре и приняли по первой порции. Глаза их оживились, сердца застучали, и жизнь показалась не такой серой, как во время пробуждения.
— Ты хороший парень, — сказал Костаки, положив ему руку на плечо.
— Вы тоже, — ответил он. — Американцы так пить не умеют.
— Американцы вообще пить не умеют, они все разбавляют — тоником, содой или льдом. Им надо приехать в Грецию, чтобы поучиться пить. Или в Россию, — улыбнулся мистер Костаки. Потом подумал и сказал: — Пожалуй, Россия будет лучший учитель, чем Греция. Как ты думаешь?!
Александр рассмеялся.
— Мой отец был из Одессы, приехал сюда с родителями мальчиком.
— Правда? — удивился Александр: впечатление, что каждый второй, кого он встречал, был из России.
— Нет, это я придумал. Чтобы с тобой поближе познакомиться, — пошутил грек.
Они рассмеялись дружно и разошлись заниматься утренними процедурами.
Александр принял сначала горячий душ, потом холодный, потом высидел невероятное количество времени в сауне, пронырнул несколько раз бассейн, а потом, обвязавшись веревкой, прыгнул в море… За его прыжком следили сразу три стюарда, они, видимо, привыкли к чудачествам гостей.
Александр совершенно пришел в себя только к полудню. Юджиния, уже одевшаяся после бассейна, сидела и ждала его. Он поцеловал ее в щеку, и они вышли на палубу. Юджиния ни слова не сказала ему о вчерашнем, как будто этого не было. Яхта шла в открытое море, и не было видно ни берегов, ни очертаний, только какие-то дымки на горизонте.
Он стоял, закрывая ее от встречного ветра. Морской воздух распушил ее длинные волосы, облепив ими половину лица, глаза, шею. Он поцеловал ее в губы, благоухающие апельсином, она ответила. Снова и снова. Так они целовались еще какое-то время, пока палуба была пуста.
— Ты пила апельсиновый сок?
— Да. Как ты узнал?
— Греческий?
— Да, твой любимый, он мне тоже очень нравится. А как ты догадался? — спросила она.
— Секрет, который ты не узнаешь никогда…
— Узнаю, хочешь, поспорим?!.
И вдруг — они стали бегать по палубе, играя в ловитки, пытаясь поймать и увернуться, совершенно как дети, — будто не муж и жена.
Мистер Костаки стоял наверху в рубке капитана, отдавая какие-то приказания о курсе. Увидев их, он прижался к стеклу, по щеке его заскользила слеза, у него тоже был Александр… Впрочем, у него есть еще дочь (но и она недолго проживет). И жена его была опять беременна.
Они вернулись поздно ночью на остров, после бала на яхте — в честь возвращения. На следующий день утром их везли в Афины. Они долго благодарили заботливого Костаки, а он обещал осенью прилететь в Америку, навестить их и мистера Нилла.
На этой неделе у них было еще два обеда, слава богу, без островов, вертолетов, глиссеров и напивания до положения риз.
В промежутках между этими важными для греков действами — обедами — их провезли по всей Греции: они были в Пиреях, Сиракузах, Олимпии, поднимались на Зевсовы горы и спускались в античные луга. Он рассказывал ей о греческой литературе, культуре, разрушении Греции римлянами и о многом другом. Она впитывала все, как губка. Между разъездами они бродили по городу, осваивая его улицы, кофейни, парки, бары, закоулки и прочие достопримечательности. Только на третий день Александр заметил, что за ними кто-то ходит. Но он уже привык, со времен Гавайских островов, что свою драгоценность, свое сокровище мистер Нилл не доверяет никому.
В конце недели они получили телеграмму от мистера Нилла, что Александр может показать Юджинии Европу. Они прыгали и смеялись, как дети, и пили шампанское. Собственно, они и были дети… Только чьи? Александр шутил: кончилась их греческая ссылка. За обедом они приехали в ресторан того добродушного грека — они сидели рядом и обсуждали:
— Куда ты хочешь поехать, Юджиния?
— Все равно куда, лишь бы с тобой.
— Я хочу тебе показать то, чего ты не видела.
— Я… — она осеклась, — я ничего не видела, и мне все интересно.
Он улыбнулся:
— Я знаю, что ты видела все…
— Поэтому мы поедем туда, куда захочешь ты. Мне, правда, с тобой все интересно. Ты необычный.
Он задумался, потом спросил:
— Хочешь в Рим? Она кивнула.
— В Вену?
Она радостно кивнула.
— Я тебе покажу Италию и Австрию, те места, где я проходил эмиграцию, жил на самом дне в ожидании прекрасного будущего.
— Оно не обмануло тебя? — взволнованно спросила Юджиния и замерла, ожидая ответа.
— Нет, что ты! — притянув, он поцеловал ее руку, запястье. И подумал: но это касается только тебя. — Я хочу показать тебе другое — я был такой раздавленный, такой бессильный, беспомощный, абсолютно одинокий и ничего не знающий. Я ненавидел себя…
Она смотрела на него широко открытыми глазами. Он никогда не говорил еще так. Наступило молчание. Она подняла его руку, ладонь, и поцеловала.
— Я все понимаю, я буду рада поехать, куда ты хочешь.
Их губы слились.
— Я должен показать это кому-то… — сказал он в никуда.
В последний вечер перед отъездом из Греции они вернулись в отель рано. Днем они прощались с греческими друзьями и добрым хозяином ресторана, куда все приехали для прощального ленча.
Через час все было сложено. Они приняли душ вместе, потом вышли из него и направились в другую комнату. Александр медленно развязал халат и освободил царственное тело Юджинии. Он наклонился над ее сосками и поочередно коснулся их языком. Грудь Юджинии всегда вызывала восхищение у него. Сначала маленькими, потом более частыми и более больными поцелуями он стал покрывать окружность ее груди. Втягивая до максимума, до конца душистую плоть. Она судорожно сжала его голову руками, легкий стон вырвался из ее горла. Он не знал, бывает ли ей когда-нибудь (хоть немножечко) больно, когда он забывается… но она говорила, что ей лишь приятно. И сладко. Она обожала его поцелуи, губы, приносящие их, язык, прижимающий и ласкающий ее соски, — она обожала его всего. Вдруг что-то плотное почувствовал он вверху ее груди, целуя. Он сжал еще раз, в поцелуе, и упругое ответило ему во внутреннюю часть губы. Неожиданно он остановился: это не могла быть молочная железа. Они у нее никогда не были увеличены. Он разбирался. И не только благодаря количеству… пройденных; его родители были врачи.
Он не хотел останавливаться, это произошло совершенно непроизвольно.
