Пораженным, проигравшим, непобедителем возвращался человек, носивший имя великих победителей, домой.
Он смотрел на нее, лежащую в их спальне. Он пытался увидеть сквозь тонкую кожу тельца, которые не захватывали и не перемалывали бактерии и другие инородные тела, разрушающие ее иммунитет, У нее начиналась пневмония. Она горела, она сгорала на глазах. Приближалась финальная стадия…
Доктор Мортон успокаивал его по телефону:
— Вы и так выиграли ей три или четыре месяца. Пока… По моим грустным подсчетам, все должно было кончиться раньше.
— Даже с облучением?..
— Даже с облучением.
— Я хочу, чтобы вы прилетели и обследовали ее — еще раз. Возможно…
— Я буду завтра. К вечеру.
— Вас встретят… — Александр безвольно опустил трубку. Не сознавая, что даже тридцать три доктора Мортона не спасут его Юджинии. Его единственную, прекрасную, ни на кого не похожую Юджинию.
Он пошел ночью в подземный тир и стал стрелять, как безумный — в жизнь.
С утра Клуиз предложила ему чай, зная, что от завтрака он откажется. Сразу же вся семья собралась у ее постели. Юджиния пыталась улыбаться. Но лицо становилось высохшей маской. Он смочил ей губы кусочком ваты с апельсиновым соком и заставил принять противовоспалительные лекарства.
— Я хочу поговорить с папой, — слабо сказала она. Мистер Нилл встрепенулся и взял дочь за руку.
В его глазах застыло невероятное отчаяние.
Юджинию не волновало в мире больше ничего, кроме одного.
Юджиния:
— Папа, помоги ему, он очень талантливый. Но меня не будет, чтобы ему помочь. А ему нужна наша поддержка.
Мистер Нилл был невменяем. Он понимал только, что сначала потерял единственную женщину, которую во всем мире безумно любил (но так и не простил), а теперь теряет свою — их — дочь, больше которой никого не любил никогда в целом мире.
Слезы текли из глаз совершенно седого джентльмена и, срываясь, падали на ткань брюк.
— Папа… — шептала она.
Все оставшиеся дни — Бог знал, сколько их оставалось, — Александр провел около нее. С ней. Иногда сидя в кабинете — все пытаясь что-то извлечь из мудрых книг, никак не желая сдаваться. Она то спала, то бредила, то находилась в бессознательном состоянии.
Александр не спал дни и ночи в поисках выхода, в раздумьях.
Он никогда не видел такой бледности на ее щеках, таких уставших глаз, глубоко потрескавшихся губ. Наклонившись, он шептал ей в ухо:
— Не сдавайся… не сдавайся, любовь моя, я не смогу без тебя.
Он знал, что теперь его самая главная книга, которую он станет писать — всю свою оставшуюся жизнь, — будет «Юджиния». Исповедь.
К ночи наступило кратковременное улучшение. Она слабо, но понятно протянула к нему руку.
Он разделся, как на эшафот. И помог ей снять батистовую сорочку. Он знал, что это их последняя любовь. Бережно, словно хрупкий сосуд, заключил он ее в свои объятия. Ее губы дрогнули и беззвучно приникли к шее Александра. Уменьшившиеся соски затрепетали под его губами. Слабые объятия пытались удержаться за его плечи. А тело Юджинии силилось прильнуть к его телу, как это бывало раньше и как осталось в памяти, когда оно было здоровым и безумно его желающим.
Он вскользнул в глубину, не опускаясь на ее лоно, перемешав губы в поцелуе, ощущая языки, — и так они поплыли, поплыли, поплыли… за далекие горизонты. Слившись — как лодка и море…
Крик последнего восторга приглушенно вырвался из ее горла. Вскрик, который он будет помнить всегда. Всю жизнь.
Она заснула в его объятиях, не отпуская. И только губы касались его соска, неровно дыша.
На Александра страшно было смотреть. К пяти часам она последний раз пришла в себя. Чета Нилл только что ушла, оставив их вдвоем.
— Юджиния, — сказал он ласковым, прерывающимся голосом.
Она напряглась и преодолела непослушное горло.
— Я так хотела подарить тебе наследника, маленького Сашу. — Она сделала усилие губами. — И девочку — для нас, когда мы состаримся, потому что мальчики всегда уходят. А девочки иногда остаются… Не грусти, не печалься, живи, как тебе нравится, путешествуй, встречайся и — пиши.
Он отвернулся, не сдерживая долго сдерживаемые слезы. Она знала, что умирает, что остается день, может, ночь…
— Только два раза в год помни и приходи ко мне: первый раз, когда ты обнял меня и переродил, второй раз, когда я стала твоей женой. Это был самый счастливый день в моей жизни. Он им будет всегда… Любовь моя…
Это были ее последние слова.
Она умерла, не приходя в сознание.
«Юджиния!» — безрассудно заорал он. И крик, как штык, вонзившись, разрезал дом на две половины. И, раскрошившись, забился во все потаенные углы и уголки дома.
На похоронах Юджинии были только члены семьи. Черные лимузины долго скользили среди деревьев и холмов ее последнего приюта. Здесь мужчины, несмотря на траур, надевали белые рубашки.
Священник что-то говорил, но что — Александр совершенно не понимал, как и ничего из происходящего. Ее хоронили рядом с мамой.
Последний раз он наклонился к ней и коснулся ее холодных губ. Последний, кто поцеловал ее на этой земле.
Мистер Нилл сделал знак, и его богиню закрыли крышкой. Гроб — все, что осталось. Юджиния лежала в гробу.
Могильщики стали медленно опускать ремни с драгоценной ношей. Клуиз, потеряв сознание, упала на траву. Мистер Нилл стоял, сжимая костяшки пальцев добела. Могилу уже засыпали. Александр подошел к краю как невменяемый, и ему дико захотелось упасть туда и там остаться. С ней… Отец Юджинии, подойдя, схватил его за руку.
Два самых близких человека Юджинии, они остались вдвоем, у могилы, последние, когда родные спустились с пригорка, к лимузинам.
Мистер Нилл обошел насыпанный холм, сделал шаг к нему и, размахнувшись, дал пощечину.
— Это вы виноваты в ее смерти! И, повернувшись, пошел прочь.
Александр походил по грани сознания и, потеряв ее, эту грань, перешел в бессознание.
Он был в шоке.
Двоюродный брат Юджинии, вернувшись, с помощью других отнес его вниз и уложил на заднее сиденье машины.
Вечером, уже придя в себя, Александр забился в угол в своем кабинете. Поминки шли на другой половине.
Он сидел без дум, без слов, без движения. Он находился в ступоре, без чувств, полностью онемев. Это было не горе, это была не трагедия, просто исчез целый мир и все, что в этом мире было. Давало воздух и жизнь. У него не осталось воздуха, чтобы дышать.
В темный кабинет кто-то бесшумно вскользнул, хотя он не услышал. Клуиз опустилась рядом, около его ног. Ее рука гладила его по голове, шее, вискам. Клуиз просила, чтобы он не плакал. Слезы, слезы безудержно лились, текли и не облегчали.
