«Close yore eyes and I'll kiss you…»
«Закрой свои глаза, и я поцелую тебя…»
Мы пели это на всех школьных вечерах. Гремела ударная установка, собранная из пионерских барабанов, дрожали стекла от рыка рояльных струн, накрученных на некое подобие штыковой лопаты. Учителя и завучи были в шоке, учащиеся старших и средних классов — в восторге.
А потом вдруг все закончилось.
Чихали тарелки духового оркестра, когда нам выдавали аттестаты, плакали мама и сестра в полупустом зале клуба железнодорожников, грустно улыбался усаженный в президиум весь педагогический коллектив во главе с директором школы. Мы стали взрослыми и целовали дождливым утром выпускной ночи одноклассниц в губы.
Закрой свои глаза…
Я поцелую тебя и почувствую капли дождя на твоей щеке…
Школа осталась позади. Мы разбредались по домам, ступая босыми ногами в теплые лужи. Впереди была столбовая дорога жизни. Дождь в дорогу — хорошая примета.
Я двигался прямо. Когда закончился асфальт школы — открылись дубовые двери медицинского института. Меня ждали там. Еще в школе я выступал за их команду на различных первенствах по борьбе. Был «подставным». Я побеждал. Награждали меня, значит, награждали институт. Получалось, что я имел непосредственное отношение к нему. Числился студентом или санитаром. Или что-то вроде этого. И вообще, по словам тренера, в «классике» передо мной открывалась широченная магистраль. В переводе на обычный язык у меня, как у борца классического стиля, были перспективы на будущее. Я резко подворачивал бедро, хорошо «мостил» и мгновенно проходил в корпус.
Подавал надежды.
Мои врачебные перспективы были весьма туманными. Я с трудом узнавал бедренную кость, не мог вспомнить название шейных позвонков и долго выговаривал латинские слова. Даже самые короткие. Но в институте мне нравилось. Я ездил на соревнования, когда у всех была сессия, пропускал занятия, потому что был на сборах и сидел в президиуме вместе с ректором на чествованиях институтских команд. Еще я пел на курсовых вечерах; получал повышенную стипендию и…
Еще была Люда.
Мы столкнулись с ней в дверях аудитории. Я искал преподавателя, чтобы отдать освобождение — ехал на очередные сборы.
- Я преподаватель.
- Вы?
- А что в этом удивительного?
Ничего. Просто в моем представлении преподаватель должен был быть занудливо-худым, с длинным носом, в очках и мужского рода. Я не сказал ей об этом.
- Когда вернетесь, найдете меня и ответите, — сказала она.
— За все?
Она улыбнулась. Волосы сзади собраны в пучок. От этого видны ее широкие скулы и огромные глаза. Кажется, светлые. Нет, я не помню цвета ее глаз. Грустные, когда я уходил, счастливые, когда мы были вдвоем.
- Я обязательно вас найду!
Был какой-то очередной концерт. Я защищал честь своего курса. Пел что-то патриотическое в очень непатриотической обработке. Она стояла за кулисами, следила за тем, чтобы все было по программе.
- Вы еще и поете?
- Мой талант многогранен! Посадите в танк, я и танк поведу!
- А как насчет мышц спины? Вы когда-нибудь выучите их название?
- Когда-нибудь, если вы мне поможете…
Люда всегда хотела, чтобы я еще и хорошо учился, но мне было некогда.
- Мне стыдно за тебя! Ты совсем не знаешь мышц спины! Как будешь отвечать на экзамене?
- Очень просто… Резко подверну бедро, пройду в корпус… В общем, что-нибудь придумаю. В крайнем случае, спою.
Она всегда ждала меня у дверей аудитории, и когда я выходил, видел ее фигуру, исчезающую в конце коридора.
Я приехал и нашел ее. Она сидела в преподавательской одна.
- Готов ответить, — сказал я, — за все…
- Ну и как ваши успехи? Наш институт может вами гордиться?
- Может.
- Вы очень самоуверенны для первокурсника.
Это от смущения, — я плюхнулся в кресло.
Чувствовал себя уверенно. Звезда спорта и какой-то там ассистент кафедры.
Нет. Какая-то…
Я вспомнил! У нее были черные глаза. Такие черные, что и белки казались темными. В институте о ней много говорили. Говорили, что она только и подыскивает такого дурачка, как я, чтобы захомутать его. Говорили, что ей все равно кто, лишь бы уж, наконец, выскочить замуж. Говорили, что таких сосунков, как я, у нее пруд пруди. И вообще все первокурсники в нее влюбляются, потому что она кому угодно запудрит мозги.
Я кивал и никому не верил.
Может быть, она и хотела выйти замуж за студента, может быть, и за меня, но не просто так. И «пудрить мозги» она мне не собиралась. Я знал это, чувствовал. Она любила меня и иногда вела себя как школьница.
- Я украла твою фотографию со стенда. Вырезала бритвой…
Не люблю фотографироваться. У меня нет ни единой фотографии. Только в документах. Там, где написано: «…вклеивается по достижении…» Сейчас у меня два таких достижения.
- Теперь у меня дома всегда будешь ты, — сказала она и помахала карточкой у меня перед носом. — Я буду видеть тебя, когда захочу…
Недавно Люда вышла замуж. За студента.
Так прошло шесть лет. В борьбе. Тренировки, соревнования, сессия. Соревнования, тренировки, сессия. Госэкзамены. Мне было странно, что в дипломе у меня было написано «Врач». Шесть лет я лечил мозги преподавателям, рассказывая, как трудно мне далась очередная победа, и теперь, став врачом, я не смог бы никого вылечить. Просто даже не стал бы никого лечить. Тем не менее с распределением тоже проблем не было. Тогда я находился в прекрасной форме и в деканате лежал вызов одного очень солидного спортивного общества, нуждающегося в моих бросках через грудь. Нет, становиться профессионалом я не собирался уже тогда, но и мотать к черту на кулички молодым специалистом — удалять гланды, лечить острые аппендициты в труднодоступных районах страны совсем не хотелось. Тугой ветер романтики не наполнял паруса моей шхуны. Я твердо решил стоять на суше. Боялся оторваться от асфальта. Боялся разбежаться и прыгнуть. Я решил шагать на месте. Три года. По распределению. По брони.
Ша-а-го-ом… Эрш!
Раз, два… Раз, два… Понедельник, среда, пятница. С шести до девяти тренировки в зале, вторник, четверг — кроссы. Суббота — бассейн. Раз, два…
Глубокий вдох и посильнее оттолкнуться от стенки. Вода расслабляет. После кроссов — парилка. Жар удаляет молочную кислоту из мышц или что-то в этом роде. Я учил, я смутно это помню. Я это с трудом вспоминаю, сидя на верхней полке ведомственной парной. Изредка рядом со мной парят высокое начальство. Веники доисторическими птицами порхают во влажной духоте парной. Высокое начальство кряхтит и глушит пиво в предбаннике. Они любят меня, они восхищаются моей скоростью и гибкостью. Им нужны мои проходы в корпус, броски через бедро и надежный мост. Все это двигает Показатели вверенных им учреждений наверх, туда, куда, при хорошем раскладе, когда-нибудь смогут попасть и они сами. Здесь они Проще, чем в своих кабинетах.
