Я все чаще оставалась одна.
Коммуна росла. Аарон решил, что молодежь должна продавать на деревенском рынке овощи из наших теплиц и привлекать к нам новые лица. Это оказалось несложно. Члены коммуны все были свежими и румяными, наши овощи, травы, варенье, выпечка и яйца пользовались огромным успехом. Покупателям объясняли, что все наши продукты — органические, а куры наши живут на свободе. Одновременно с объяснениями им вручали наши брошюры. Если кто-то интересовался, мы рассказывали им о коммуне, где нам живется хорошо и привольно. Кроме того, мы отлавливали автостопщиков и бездельничающих подростков.
Аарон часто ходил с нами. Он обладал даром с первого же взгляда определять подходящий объект. После минутного разговора незнакомцы неожиданно для себя начинали изливать ему душу — он обнимал их, утешал и отводил в коммуну, где их встречали угощением и давали место у костра.
Во время еды Аарон говорил о том, что мы связаны с каждым листком и стебельком, поэтому обязаны дарить миру свою любовь и заботу. Все согласно кивали, передавая по кругу косяк, и обнимали друг друга. После обеда он обычно просил новичков выполнить какое-нибудь мелкое поручение — все соглашались и в итоге оставались на ночь. На следующее утро Аарон просил их сделать что-нибудь еще — это занимало весь день, и они снова оставались на ночь. Так незаметно для себя они начинали жить у нас.
В этом не было ничего удивительного. Коммуна была прекрасным местом для всех, кто запутался в жизни. Со мной, впрочем, этого не произошло. Я стеснялась Аарона и откровенно боялась Джозефа. Сейчас я понимаю, что это происходило потому, что из-за своих детских травм я хорошо чувствовала психическую нестабильность в окружающих. Аарон был очень властным человеком, а для ребенка, выросшего с отцом-алкоголиком и маниакальной матерью, властность по умолчанию была опасна.
К концу мая нас было уже шестьдесят, и жизнь коммуны била ключом. Аарон избрал двух юношей по имени Хавьер и Океан нашими Духовными Наставниками — они должны были помогать тем, кто, как считал сам Аарон, нуждались в помощи, а также тем, кого выбрал Джозеф. Возможно, именно тогда все начало меняться. Океан и Хавьер осматривали нас и о чем-то шептались, а мы в ужасе ожидали: кого же из нас заклеймят? Тогда же Аарон постепенно начал внедрять систему наказаний.
Поначалу все выглядело довольно просто. Если один из нас брал лишнюю порцию еды, он должен был пропустить следующий обед. Если кто-то прервал медитацию, чтобы сходить в туалет, он должен был сесть отдельно от всех. Постепенно обстановка накалялась. Если двое ссорились, их привязывали друг к другу, чтобы они работали рука об руку. Как-то несколько человек поехали в город за покупками, и стало известно, что один из них купил на общинные деньги газету — Аарон это строго запрещал. Услышав об этом, Джозеф пришел в ярость и набросился на мужчину с розгой, крича, что он принес с собой злых духов. Мы в ужасе наблюдали за происходящим, пока Аарон наконец не вмешался. Было решено, что виновник впряжется на весь день в соху. Мы все сердились, но не на Джозефа, а на нарушителя нашего спокойствия. Даже после того, как Аарон объявил, что он прощен, мы еще несколько недель игнорировали его.
Когда один из юношей, увидев, что его девушка с кем-то кокетничает, ударил ее, ему приказали собрать вещи, отвезли куда-то и велели добираться до города пешком. Никто так и не потрудился узнать, удалось ли ему это сделать.
Потом Аарон организовал небольшую группу охранников — их называли Хранителями, и они патрулировали лагерь по ночам, чтобы на нас не напали дикие звери или воры (последнее стало особенно актуально с тех пор, как мы стали выращивать марихуану и грибы). Когда в Хранители выбрали Робби и Левия, они были вне себя от радости.
У женщин было немного возможностей — в основном они заботились о детях, готовили да работали в поле или теплицах. Но им приходилось нелегко — руки матери потемнели и окрепли, ладони огрубели. Той весной я видела ее все реже и реже. В конце апреля Аарон решил, что дети старше пяти лет должны жить в отдельных хижинах рядом с постройкой, которая выполняла у нас роль школы.
— Все дети общие, — сказал он. — Мы все им и отцы, и матери.
Некоторые родители протестовали, но Аарон объяснил, что это важно для духовного роста и мы должны дорожить своими душами, а не земными привязанностями. Я помню, как неловко и неприятно мне было. Опасаясь, что иначе детям не достичь духовного просветления и гармонии, родители в итоге согласились.
Как-то утром Аарон собрал нас после завтрака. Мы к тому моменту жили в коммуне уже несколько месяцев. В воздухе еще пахло кофе, горячим хлебом, мятой и фруктами, но я так ничего и не поела. Меня расстроила мать. Я спросила, можно ли мне повидать старых друзей, а она рассеянно улыбнулась и сказала:
— У нас теперь новые друзья. Радуйся им.
Аарон сообщил, что даже в такой большой группе легко отдалиться друг от друга, поэтому мы должны делиться друг с другом всеми переживаниями. Он попросил нас написать письма и признаться в них во всех своих ошибках и дурных мыслях, как бы стыдно нам ни было. Он сказал, что это будет важное исследование, в ходе которого мы многое о себе поймем. Потом мы должны были прочесть их вслух, чтобы окончательно сблизиться.
Когда мы запротестовали, он прервал нас:
— Это единственный способ очиститься от прошлого. Если вы не готовы к такому шагу, вам здесь не место.
Все притихли. Никому не хотелось уходить.
Наконец Аарон показал пальцем на юношу, который ухаживал за лошадьми, и сказал:
— Билли, я вижу, что ты готов.
Билли вышел вперед и, краснея, признался, что в юности имел сексуальные отношения с кузеном и до сих пор иногда фантазирует о мужчинах. Мы, оторопев, слушали его бубнеж и напряженно ждали, как отреагирует Аарон. Когда он обнял Билли, мы все облегченно выдохнули. Один за другим люди признавались в своих пороках, и Аарон хвалил их всех. Это было непросто. Одни плакали или просто молчали, опустив голову. Другие так и стояли, вытаращив глаза.
Потом пришла моя очередь.
Я призналась, что тайком кормила животных и плохо думала о других членах коммуны. Мои руки задрожали, и я разрыдалась так горько, что не смогла дочитать свое письмо. Аарон выхватил его у меня из рук и прочел до конца, после чего вернул мне.
— Ты не закончила.
— Я не могу. Пожалуйста. Я не хочу!
Я умоляюще заглянула ему в глаза, но он был совершенно спокоен — лицо его выражало только разочарование.
— Так тебе не хочется быть такой же, как остальные? Все открылись друг другу, а ты хочешь нарушить нашу гармонию.
Меня окружали сердитые люди. Хайди с испуганным видом обняла свой живот. Дрожащим голосом я прочла последнее признание:
— Я люблю маму, но иногда все-таки ненавижу ее. Мне бы хотелось, чтобы она была такой же, как другие мамы. Чтобы она была нормальной.
Я нашла в толпе мамино лицо. В ее синих глазах стояли слезы. Я поймала ее взгляд, обливаясь слезами и мысленно крича: «Прости, я не хотела, я просто рассердилась!»
