Длиннее дороги лишь ветер один,
И глубже любовь
Всех подводных глубин!
Баллада о загадках
Жених или черт?
«Пожалуй что, на коровьей шкуре было бы надежней!» – сердито
подумала Марина, зябко поводя плечами: из-под двери немилосердно несло по
ногам. И усмехнулась: на коровьей-то шкуре она еще пуще намерзлась бы. Ведь
шкуру следовало непременно снести к проруби, на реку, в рождественскую вьюжную
ночь, и там, севши, очертиться кругом, и глядеть в темную воду, и творить
заклинания: «Ой вы, духи водяные, укромные, тайные и потайные, черные, рыжие,
белые, карие! Возьмите меня, рабу божию Марину, на свои руки сильные, да не
замайте, и несите меня, рабу божию Марину, хоть по всему белу свету, а покажите
мне, духи водяные, тайные и потайные, жениха моего нареченного!» По рассказам
сведущих людей, вскорости должна непременно замутиться, заклубиться вода в
проруби, и оттуда покажутся те самые… с рожками, черные да мохнатые. Они
выскочат на лед, встряхнутся и, покорные заклинанию, схватят за четыре конца
коровью шкуру с сидящей на ней отважной девицей – и поднимутся ввысь. Понесут
по воздуху любопытную Марину, куда ее судьба поведет, будь то хоть Москва, или
Санкт-Петербург, или Малороссия, или, сохрани боже, промерзлая Сибирь, а то и
вовсе непредставимая чужеземщина. Да, уж тут она подрожала бы на свирепом
ветру: ведь нечистая сила небось летит быстрее птицы, даром что в сердцах
называют ее «нелегкой»! Впрочем, и ей нелегко пришлось бы: ведь черти, жаждущие
отмщения, разъяренные тем, что их заставили служить человеку, вдобавок – глупой
девке, во что бы то ни стало тщились бы или скинуть ее со шкуры, или заставить
хоть пальчик высунуть из охранного круга. Но не зря сказано: «Дай черту палец –
он всю руку отхватит!» И едва вцепятся мохнатые когтистые лапы нечистиков в
свою жертву – все, поминай как звали: уволокут в подводные и подземные глубины,
в самое пекло разок согрешившую душеньку (это ведь одна только тетушка уверена,
что грехи влачатся за Мариною подобно цепям да веригам юродивого!), а
злосчастное, выпотрошенное тело ее будет брошено рядом с прорубью и той самой
шкурою…
Ой, нет! С зеркалом гадать не так страшно. Вот только
сквозняки здесь… Баню топили с утра – теперь она почти выстыла. Одно хорошо: в
такую холодину уже не сунется мыться всякая сила нечистая: банники, домовые,
русалки, черти… Хорошо было бы дома, в своей светелке, жарко натопленной! Нет,
приходится ночь коротать в баньке, потому что тетушку дядюшка еще задолго до
Рождества велел выдрать всякого, кто осмелится снег полоть, либо воск топить,
либо щупать полешки в поленнице, бегать украдкою в овин – спрашивать «хозяина»
о богатстве или бедности будущего жениха, – словом, запретил все, что
исстари проделывали красные девицы, желая узнать свою судьбу.
Марина по себе знала: побоями заневестившуюся девушку не
испугаешь… Но дядюшка, разойдясь, не знал удержу в жестокости обхождения со
своими дворовыми людьми: девок насильственно бесчестил, а мужиков и баб порол
нещадно, привязав прежде к кресту, нарочно для сей цели сделанному. Жена на
этот жестокий блуд смотрела сквозь пальцы: как и многие записные грешницы, с
наступлением старости она обратилась к религии и была теперь украшена сединами
и добродетелью, совершая свой туалет исключительно святой водою и ладаном. Из-за
этого вокруг нее стоял запах – такой благостный и сильный, что ни человеку, ни
черту не вынести. Тетка же все равно во всем видела вражьи козни. Слушая ее,
казалось, будто она находится с диаволом в самой тесной дружбе, до того ей
хорошо были знакомы все его привычки и взгляды. Да кабы она только
нравоучительствовала! В изобретательности наказаний для ослушной прислуги она
превосходила самих работников адовых, у которых, известное дело, весьма убогий
набор мучений: ну, поджаривают грешников на сковородках, ну, варят в смоле… А
кто из них пробовал поставить дворовую девку голыми коленками на пол, утыканный
гвоздями, да бить по спине тяжелым вальком? И при этом не просто злорадствуя, а
вопия об очищении духовном…
Разве удивительно, что ни одна из Марининых сверстниц,
знавших ее сызмальства, не осмелилась нынче разделить с барышней ее ночное
бдение – даже не в доме, а в баньке, притулившейся на самой окраине огромного
сада, надежно скрытой от господских окон столетними неохватными деревьями и
непролазными зарослями шиповника?
Герасим, самый опасный в доме человек после господ, любимый
слуга и отъявленный наушник, сущий пес натасканный, громогласно вторил барыне:
мол, не задумается прийти ночью в девичью – выискать ослушниц. Девки боязливо
отводили глаза: знали, что Герасим не только по-звериному жесток, но и столь же
похотлив. Он во всем был наперсником барина и не только подъедал после того
остатки, но порою не стеснялся даже распробовать нетронутое «кушанье» – и ему
все сходило с рук. Да, страху барин с барыней напустили на все поместье, однако
никакие запреты и угрозы не могли помешать любопытным девушкам, скажем,
наесться на ночь соленой капустки до отвала, чтобы ночью мучила их жажда, а
воды напиться подал бы им во сне суженый!
Однако Марине такое гадание казалось ненастоящей забавой. Уж
сколько раз она это пробовала: на прошлое и позапрошлое Рождество, и Крещение,
и Катеринин день, который тоже считается подходящим для выведывания
судьбы, – а все попусту: сны растворялись в ночи, и, ежели даже навещал
кто-то Маринины грезы, вспомнить об этом поутру она никак не могла. А ведь ей
уже девятнадцать. Пора, пора узнать, какая ей приуготована участь. И даже ежели
суждено остаться вековухой
[1],
то следует проведать об сем заранее,
чтобы подумать о будущем. Терпение ее от жизни при несносных и жестокосердных
опекунах истощилось, и, ежели не найдется мужчина, который возьмет на себя
заботу о ней, Марина возьмет эту заботу в свои руки. В конце концов, по
завещанию родительскому она столь богата, что даже и самый зажиточный монастырь
с радостью примет эти богатства – вместе с их обладательницей. Правда, сказано
было в завещании, что Марина может войти во владение своим состоянием либо при
замужестве, либо после двадцатилетия своего. Остался год… один только год ей
терпеть в своем родительском доме постылых опекунов, а пока и пикнуть не смей.
Эх, сбежать бы куда-нибудь на этот год… хоть за тридевять
земель! Нет, надо было пойти все же к проруби… А как черти занесли бы ее в
неведомые страны, со шкуры-то и соскользнуть!
Марина невесело усмехнулась – да и ахнула. Ну о чем она
только думает?! Ведь полночь наступит с минуты на минуту, а у нее еще ничего не
готово!
