Марина мстительно усмехнулась в душе, но тут же приуныла,
поняв, что ей совершенно не хочется видеть «обалделую физиономию» Десмонда. Ей
противно было даже взглянуть на него. Стоило вспомнить, как ночью она
вытанцовывала под ним, как заманивала, соблазняла, объяснялась в любви, а он… он
лежал, как бревно бесчувственное, хладнокровно принимая все ее распутные уловки
и заранее зная, что откажет ей, потому что в глубине души он всегда презирал ее
и готов был верить самому дурному о ней. Человек, никогда не знавший любви.
Холодное, расчетливое существо! Вообще, интересно бы еще узнать, как Десмонд
очутился здесь. Наверняка, заждавшись Сименса, пошел поглядеть на дело его рук
и нашел своего пособника без памяти, а клетку – опустевшей. И ринулся в погоню
за беглянкой. Ведь какие бы там подробности ни выяснялись насчет коварства
Джессики, безумных замыслов Линкса, мученического благородства Джаспера и тому
подобного, Десмонд по-прежнему обременен постылым браком и не может не желать
сбросить с плеч это ярмо. Надо отдать ему должное: он благородно принял весть
об Алане и вроде бы без боя готов сдать позиции. Конечно, он еще немного
натешится властью в Маккол-кастл, фактическим хозяином которого будет лет
пятнадцать, пока Алан не подрастет. Однако ему так или иначе придется думать о
запасных позициях, а их обеспечить может только выгодный брак на девушке с
блестящим приданым, с землями, где Десмонд, когда принужден будет передать
бразды правления Алану, сможет основать новую твердыню своего честолюбия. И, уж
конечно, меньше всего ему при этом нужна тайная жена. Можно не сомневаться, что
Марине от него по-прежнему ничего хорошего ждать не приходится. Ему ведь и в
голову – в эту самодовольную английскую голову! – не сможет взбрести, что
она и сама с радостью готова сбросить с плеч узы насильно навязанного,
унижающего ее брака! Десмонд и представить себе не способен, что единственное
ее желание – оказаться от него как можно дальше.
Впрочем, говоря это себе, она прекрасно понимала… О как
понимала она, что этот внутренний голос есть не что иное, как самая настоящая,
самая что ни на есть откровенная… ложь!
Как мучительно хотелось ей, чтобы он тут же схватил ее в
объятия, зацеловал, восклицая, что не перенес бы ее смерти, что во всем
раскаивается, что слепо верил Джессике, а теперь понял, как жестоко был обманут!..
Нет, конечно, возмечтать об этаком могла только Марина с ее склонностью
тешиться китайскими тенями своего воображения. Ждать подобного от Десмонда –
все равно что требовать от солнца, чтобы оно поменялось местами с луной. Нет,
наверное, ей было бы довольно, ежели б он просто глянул на нее… глянул и тотчас
отвел глаза. Но она бы успела прочесть в этом взгляде горечь, и вину, и
раскаяние, и мучительную тоску, и жажду обладания…
Тоску? Раскаяние? Жажду обладания?! О господи…
Слезы вдруг так близко подступили к глазам, что Марина
принуждена была резко вскинуть голову, чтобы они просто-таки не хлынули через
край. Вот позорище было бы! Она ведь уже плакала перед Десмондом – не довольно
ли с него? И она возблагодарила судьбу, когда Алан вдруг завозился, закряхтел,
страдальчески поглядывая на Флору. Желание мальца было совершенно ясно, и
Флора, которая до сего момента находилась в состоянии онемения и оцепенения,
очнулась, встряхнулась и принялась выбираться из телеги.
Марина ринулась за ней с таким видом, будто непременно хочет
помочь. Помогать, конечно, особой нужды не было, но не хотелось оставаться
одной с мужчинами. Чего доброго, следующей на очереди у дознавателя Десмонда
будет она сама.
Пожалуй, Марина еще не отдавала себе отчета в том, что хочет
сделать, однако стоило ей зайти за можжевеловые кустики и на нужное время
остаться одной, как она осознала: нет никакой надобности возвращаться к телеге.
Наоборот – ей ни в коем случае не следует туда возвращаться! Ей нужно как можно
скорее вернуться в замок, собраться – и исчезнуть оттуда. Чем скорей, тем
лучше. Исчезнуть из жизни Десмонда!
Легко было давеча давать себе всякие клятвы: не покину, мол,
венчанного супруга! А каково это будет – натолкнуться всей грудью на стену его
ледяного равнодушия? Так и разбиться недолго. Вот и разбилось что-то в
Марининой душе – вдребезги разбилось. Наверное, это что-то было сердце, потому
что на его месте она сейчас ощущала лишь холод и пустоту. Ну что ж, хоть в этом
они теперь сравнялись с Десмондом: у него-то сердца небось отродясь не
водилось!
Марина осторожно выглянула из-за кустов. Флора всецело была
занята Аланом. Марина сделала шаг и другой в глубь леса, пытаясь вспомнить,
возле какого дерева оставила своего гнедого, как вдруг обмерла, почуяв спиной
чей-то пристальный, немигающий взгляд.
Оглянулась, холодея, готовая закричать при виде нового
врага, – и ноги у нее едва не подкосились от несказанного, почти
невыносимого облегчения: на нее косился вороной конь.
Вороной! Это конь Десмонда. Как бишь его? Блэкки, что ли?
Она почмокала губами, от души жалея, что нет в кармане
ничего, чем задобрить этого богом посланного конька: ни яблочка, ни хлебушка,
ни осколочка сахарку. Впрочем, конь не отпрянывал, не ржал, не дергался, а
вполне дружелюбно начал прихватывать теплыми губами рукав ее платья, когда
Марина расхрабрилась настолько, чтобы его погладить. И он не выразил ни
малейшего неудовольствия, когда она осторожно поставила ногу в стремя, а потом,
в очередной раз помянув недобрым словом тяжесть своих юбок, взгромоздилась в
седло. Марина схватила поводья, и конь, почуяв твердую руку, послушно пошел в
глубь леса, огибая овраг, к дороге.
Она ожидала окрика, испуганного вопля Флоры, даже
запаленного дыхания Десмонда за спиной, но с каждым шагом ощущала все большую
уверенность, что ее безумное предприятие удалось. Сгущались сумерки, и они
скрывали ее с каждым мгновением все надежнее. Решившись наконец оглянуться,
Марина наткнулась взглядом на непроницаемую синевато-серую стену позади – и,
вздохнув с облегчением, толкнула коня стременами, посылая его рысью.
