– За что ты их не переносишь? – не унялся, однако,
Десмонд и даже за рукав кузена придержал.
– Ну, сам граф Бахметев, покойный, был человек отменных
качеств, о нем никто никогда слова недоброго не сказал. Но сейчас здесь всем
заправляет его младший брат, а он был в семье паршивой овцой. Имение-то
наследовала дочь Бахметева, но во владение через какое-то время вступит, я
точно не знаю. Так знаешь, что говорят по соседству? Мол, не доживет Марина
Дмитриевна до сего возрасту, непременно ее дядюшка изведет, чтобы самому
заграбастать наследство. Всем известно, в каком черном теле он племянницу
держит. Девка на выданье, однако же последние три года ее на балах или где-то в
гостях не видели. Сам барин тоже у себя никого не принимает. Скуп, как… как…
ну, нету такого второго скупца! – махнул рукой Олег. – Зато слухи
идут по губернии о его бесчинствах над крепостными. С мужской прислугой зверски
жесток, женщин и девушек запирает в свой гарем. Женат он на самом уродливом и
неприятном создании в мире, вот и разгулялся, а поскольку и сам жуткий урод,
девки ему противятся. Он да любимчик его, палач домашний, Герасим, берут их
тогда насилкою. Право же, – воскликнул Олег с негодованием, –
некоторые дворяне поступают со своими слугами хуже, чем со скотами. К стыду
признаться, немалое число таких есть, и младший Бахметев – из их числа.
– Герасим? – задумчиво повторил Десмонд. – А не
знает ли Клим, каков собою этот любимец барский? Кряжистый очень, широкоплечий,
руки чуть не до земли висят, черная борода и маленькая голова? Не таков ли?
Ну-ка, расспроси его.
Олег послушался – и через несколько слов всплеснул руками:
– Ну истинный портрет! Именно таков и есть Герасим, как ты
описал.
– Но ведь его я и убил… – медленно проговорил Десмонд и
понурился, словно нестерпимая ноша вдруг пригнула его к земле.
* * *
А и впрямь – огромная тяжесть налегла ему на сердце. Нет, не
призрак убитого явился ему – судя по всему, был он негодяй отъявленный, смерть
коего будет для жертв его радостью. Но… кого сочтут убийцею, вот в чем вопрос?
– Да не тревожься ты так, – тихо сказал Олег,
заглядывая кузену в лицо и читая по нему, как по раскрытой книге. – Может
быть, она успеет очнуться и убежать, прежде чем их с Герасимом обнаружат.
– А что проку? – в отчаянии воскликнул Десмонд. –
Ты не знаешь женщин? Кто из них сможет держать язык за зубами? Она непременно
проболтается какой-нибудь подружке, та – другой подружке… и все, конец
бедняжке! Eсли все так, как ты говоришь, господин не простит ей убийства
верного слуги. Ей же смерть грозит!
– Ну, знаешь! – Растерянный от такого пыла, Олег пожал
плечами. – Эка ты напридумывал страстей! Еще неизвестно, будет сие или
нет. Главное, чтоб очнулась девка вовремя, а уж там, чай, сообразит язык
прикусить.
Десмонд нервно схватил ком снега, растер по лицу. Снег мигом
обратился в воду, и Десмонд ощутил, что лоб его горит. Да и сердце горело, ныло
от непонятной тревоги. В самом деле – не зря Олег глядит с таким недоумением.
Ну что ему в той незнакомке? Губы у нее были сладкими, как вишни, – это
да. Ну и что?
– В обмороке она! – вскричал Десмонд, обращая на Олега
столь сердитый взгляд, словно тот был виновен в случившемся. – В обмороке
глубоком. Я видел такое, знаю – это сродни летаргусу, шок. Сутки пребывать в
нем можно, а то и больше. Ее этот злодей напугал до смерти! Нет, найдут их
рядом, найдут – и ее обвинят в убийстве… Эх, если бы ее увезти, спрятать
где-то! – Он с мольбой сжал руку Олега. – Позволь забрать ее,
спрятать в Чердынцеве. Я в долгу не останусь.
Лицо Олега вспыхнуло было оживлением, да тут же и погасло.
– Пустое говоришь. Для тебя, по-родственному да по дружбе, я
и не на такое бы решился, но… это ведь только кажется, что в мире нет ничего
более, кроме этого мостка, – он потыкал рукой в снежные стены,
подступившие со всех сторон. – А развеется – и станет видно, что здесь до
Чердынцева рукой подать. Ну куда беглой деваться? Только к нам. Не в землю же
ее схоронить – непременно кто-то увидит да проболтается. Бывало уже, прятались
бахметевские битые да мученые на наших землях! Hичего с того не вышло, кроме
свар да штрафов нам, хоть мы с отцом тут ни сном ни духом. Бедняг хватали да в
колодки, на дыбу, под кнут…
Судорога прошла по лицу Десмонда, и Олег подивился
чувствительности, вдруг проснувшейся в этом прежде надменном и сдержанном
кузене. Эк его разбирает! Или и впрямь девка хороша, словно Елена Троянская?
Жаль, конечно, что выходит такая нескладеха… Худо, когда помочь хочется, да
нечем.
– И в петербургском доме ее не скроешь, – добавил он
печально. – Тут уж непременно придется объясняться с батюшкой, а он в
такую ярость придет: мол, соседское добро украли! – что держись, кабы меня
не высек!
– Но человеколюбие!.. – взвился было Десмонд – да и
сник: не много в нем пребывало человеколюбия, когда одним ударом пришиб того
мужика! А ведь бедняга повинен был лишь в том, что не совладал с похотью… как и
он сам. Мужик даже не успел свои нечистые помыслы осуществить, а Десмонд?
Успел, еще как успел! До сих пор болят колени, коими упирался в лавку, да
растекается томление по чреслам при воспоминаниях. Тьфу, чертов Приап! Вот уж
не ко времени одолел! Да уж… нет у него права ни просить, ни требовать. Сам эту
кашу заварил, как говорят русские, – сам и расхлебывай.
– Беглые у нас как делают? – размышлял меж тем
Олег. – На Дон, в Малороссию, за Урал скрываются, там просторы вольные –
ищи-свищи! Но не везти же ее за Урал?
– Нет, конечно, – твердо сказал Десмонд. – Не на
Урал, а… в Англию я ее увезу. Тебя же прошу лишь об одном: отцу ничего не
сказывай, но помоги выправить нужные бумаги.
* * *
В Чердынцеве они остановились ровно на столько, сколько
требовалось времени, чтобы сменить лошадей да положить припас на дорогу, –
и снова пустились в путь к Петербургу. На облучке с новой силою взмахивал
кнутом Клим. Рот у него был так стиснут, словно зашит накрепко: ведь за
молчание барин обещал отдать ему в жены Глашу, дочь чердынского старосты Лукьяна,
по которой Клим давно и безнадежно сох. Девка тоже была бы не прочь, да
родителям Клим не глянулся. Ничего, теперь глянется, ежели сам граф молодой
сватом придет! Чтобы заполучить Глашу, Клим готов был не только рот зашить, но
и язык себе откусить. Он бы не дрогнув поклялся перед иконами, что не видел,
как молодой граф и его родственник-иноземец приволокли откуда-то из метели
нечто, закутанное в тулуп так плотно, что только русая коса до земли
свешивалась. Клим нарочно тогда отвернулся. Подумаешь, беда! Дело молодое,
холостое, обычное!
Вдобавок Климу предстояло довезти чужеземца до самой
границы, и он никак не мог опомниться от столь внезапного поворота в своей
судьбе.
