Когда она попыталась объяснить это Климу, он ничего не понял
и посоветовал не забивать впредь голову всяческой безлепицей. Степенный кучер с
радостью взял на себя обязанности ее наставника в новой жизни, однако вскоре
убедился в неблагодарности этой роли. Ведь Марьяшку пришлось учить всему на
свете! Пальцы ее не забыли, как плести косу, да и ложку мимо рта она тоже не проносила.
Но ничего другого не умела: ни, дичась, закрываться рукавом от пристального
мужского взгляда; ни молиться, ни к барской ручке подойти с поклоном, ни
умильно чмокнуть в плечико, ни, тем паче, в ножки поклониться. Отбила все
колени, прежде чем Клим похвалил… Но спустя малое время он убедился, что
Марьяшка вдобавок разучилась щепать лучину, колоть дрова, топить печь, варить
кашу да щи, стирать, белье катать, смазывать барскую обувку салом, штопать их
господские чулочки, шить белье да рубахи, – и воскликнул в отчаянии:
– Ну, девка, наплачешься ты в этой жизни! А уж как барин с
тобою наплачется! Небось проклянет денек, когда над тобою умилосердился!
Тут же Клим прикусил язык, но Марьяшка так пристала с
вопросами, что он буркнул:
– Ну, прилипла, как банный лист!
Почему-то при слове «банный» ее даже дрожь пробрала! Вскоре
стало понятно, почему это слово вселяло такой страх. А также Марьяна узнала,
что обязана неведомому барину жизнью, что кабы не он – болтаться бы ей на дыбе
под кнутом, либо давиться в рогатках, либо, чего доброго, уже брести в Сибирь в
кандалах да с клеймом во лбу. Марьяшка схватилась за голову: половины слов она
не понимала, они утратили свое значение! Однако Клим говорил и говорил, и
постепенно вырисовалась перед ее глазами маленькая картинка: она-де пошла в
баню, а там на нее навалился злодей, коего она убила шайкою («Ну, господи боже,
шайкою, неужто не понятно? В нее воду наливают! Деревянная, круглая,
тяжелая! – надсаживался, объясняя, Клим. – Моются в бане из шаек!
Тьфу, экая ты дура уродилась непонятливая!»). Чужеземный барин, заблудившись в
метели, в баньку на ту пору забрел – и девку пожалел. Спас ее от неминучей
кары! Теперь он увезет ее в свой заморский дворец, и там она должна будет
служить ему верой и правдою, хотя Клим не представлял, чего наслужит такая
косорукая.
Словом, кое-чему в жизни Марьяшка уже была научена, когда
барин появился, поэтому она постаралась как можно лучше исполнить все Климовы
наставления: и в ноги бухалась, и ручку целовала, и благодарила за милость к
ней, недостойной… И такая тоска ее при этом брала, словно делала она что-то
чрезвычайно себе противное!
Барин оказался молод и пригож – в точности как и говорил
Клим. И, верно, впрямь был он добрым человеком, ибо тотчас после всех ее
поклонов кликнул какую-то девку, услужающую на постоялом дворе, да приказал
немедля сделать баню для Марьяшки. При этом слове ее вновь пробрала дрожь, но
ослушаться она не посмела: покорно побрела в какой-то щелястый чуланчик, где
приготовлена была горячая вода и щелок: побрела с надеждой угодить барину и
наконец-то увидеть ту самую шайку, которой… Однако даны были ей большие медные
тазы, в коих Марьяшка и плескалась: сперва со страхом, а потом с восторгом.
Верно, в былой жизни своей она этому занятию предавалась частенько! Совсем другим
человеком ощущала теперь себя, а когда вытерлась, заплела косу и переоделась в
новую справу, купленную добрым барином, заметила, что и прочим по нраву ее
новый облик: служанка более не косоротилась, не зажимала нос, Клим взглянул на
недурную собой девку с изумленным одобрением, а барин… барин отвел глаза и
кивнул, после чего сказал, что устал и пора спать, а Марьяшка с ужасом
обнаружила, что едва понимает его слова.
– Ничего, привыкнешь! – утешил Клим, когда барин
удалился в нужной чуланчик. – Я же вот привык, а спервоначалу тоже был как
глухой. Ты, первое дело, во всем ему угождай, как и положено. И, – он
покряхтел смущенно, – не забудь, девка… Ночь – она и есть ночь. Ну а день
– он и есть день. И что бы там промеж вас ночью ни было, шибко не заносись.
Днем свое место помни, будь тише воды ниже травы, по одной половице ходи. А то
видел я, знаешь, таких… потешит с ними барин удаль молодецкую, девка же
возомнит о себе, словно ее за царевича просватали! А барин-то глядь – и другую
к себе позвал, а первой дал печатный пряник – вот и вся любовь! Видал я таких…
горько им. Высоко залезши, падать больненько, а близ барской милости – что близ
огня. Опять же – поведешь себя с умом, небось и выгоды добудешь: барин добрый,
ласковый, при таком живи да радуйся!
Клим испуганно смолк: барин в шелковом халате, со свечой в
руке проследовал через комнатушку, где кучер в углу шептался с Марьяшкою, вошел
в свою опочивальню и оставил приоткрытой дверь.
– Ну, иди, иди! – подтолкнул девушку Клим.
– Да ты что? – испугалась она. – Да я же ему спать
помешаю!
– Твое счастье, коли так! – сурово изрек Клим и
подтолкнул Марьяшку с такой силой, что она влетела в приотворенную дверь и едва
не ударилась в барина, стоящего возле пышной постели.
Он глубоко вздохнул, увидев девушку, а у нее отнялось
дыхание. Он глядел своими светлыми, мерцающими глазами так странно, так
пристально… Наверное, следовало бы заслониться рукавом, но Марьяшка не могла
этого сделать, а только обреченно закинула голову, когда барин приблизился и
склонился над ней. Он распахнул халат и прильнул к ней. Марьяшка на миг
испугалась, ощутив его горячую наготу, а потом все исчезло для нее, кроме
одного желания: все ближе и теснее прижиматься к этому телу.
Mешала одежда. Она с досадою принялась срывать ее с себя, но
барин не стал ждать, пока она разберется с поясками да пуговками: задрал рубаху
да сарафан, обнажив прохладные бедра, а потом чуть приподнял. Марьяшка
испуганно вскрикнула – голова у нее закружилась – и, чтобы удержаться, оплела
спину барина руками и ногами. Тут же она вскрикнула изумленно, ощутив в себе
горячую, тугую плоть, отпрянула – но барин держал крепко и вновь прижал ее к
себе… а вскоре она и сама поняла, как отыскать сласть в этих движениях. Одна
мысль промелькнула в этот миг – и тут же сгорела в пожаре страсти. Мысль, что к
его телу прижимается она не впервые.
* * *
Едва доехав до Митавы, с Климом простились. Здесь были
границы страны; вдобавок лошади устали тянуть сани по раскисшей смеси снега с
песком: зима сюда, чудилось, едва вошла – и остановилась. Клим рассказывал,
сколько снегу навалило в ту ночь, когда Марьяшка совершила убийство. «Человека
в рост могло засыпать, вот эдакая мелась метелица!» Однако для девушки все это
было пустой звук: она по-прежнему ничего не помнила о былом. Из новых Климовых
уроков она усвоила прочно лишь один: научилась просыпаться прежде барина и
исчезать из его постели до рассвета.
