Ничего пока не понимая, Десмонд тоже безумно устыдился и
начал торопливо напяливать на себя одежду, удивляясь, почему мокрая ткань
налезает с таким трудом. Не совладав со штанами, он вновь потянул их вниз… и в
этот миг с постели донесся исполненный ужаса вопль. Обернувшись, он увидел, что
девушка сидит, поджав колени к подбородку, с расширенными от ужаса глазами…
Она вообразила, что сейчас снова будет подвергнута насилию?
Почему, о господи, с чего он вдруг стал внушать ей такое отвращение? Или она
забыла, начисто забыла, какая дрожь только что сотрясала ее тело, как
туманились глаза? Или дневной свет вызвал этот приступ чрезмерной стыдливости?
Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в котором
она держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова,
как изъяснялся с ней обычно:
– Cold… до костей. Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress
надевать, Марь-яш-ка… you'll be ill!
– Какая палуба? И что за тряпье вы мне суете? И какая я вам
Марь-яш-ка, сударь?!
Она в точности, так же ломая язык, как Десмонд, произнесла
свое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и он
остолбенел.
Выходит, она прекрасно обучена его языку? Но где, как
русская крестьянка могла?..
Вдруг тяжесть налегла на его сердце, и впоследствии, уже
годы спустя, Десмонд не раз думал, что прозрение, подобное некоему
божественному озарению, настигало его уже тогда, и, если бы он поддался, дал
себе труд одуматься, осмыслить все эти странности, его жизнь могла бы сложиться
иначе.
Да, все могло бы быть иначе, если бы… если бы она хотя бы
позаботилась прикрыть наготу, прежде чем пускаться в дальнейшие вопросы!
– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала
Марьяшка, сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело
вновь открылось Десмонду: полушария тяжелых грудей вздрогнули, вызвав знакомую
судорогу внизу живота.
Как всякая женщина, она цеплялась за мелочи, пытаясь найти в
них опору.
Десмонд ответил раздраженно:
– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю
тебе новое, и не одно, а сколько пожелаешь!
О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветных
русских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь,
девушка взглянула на него с презрением:
– В Aнглии?! Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила…
Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!
Эта бессмысленная заносчивость вдруг взбесила Десмонда.
– Вы мне принадлежите, – рявкнул он. – Что бы вы
ни говорили, что бы ни возомнили вдруг – вы моя собственность! Советую вам
помнить свое место и впредь не забываться!
Едва выговорив последние слова, он пожалел о них и об
интонации, с которой они были сказаны… к чести его, следует добавить, пожалел
еще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.
Удар был не по-женски увесист. И Десмонд едва удержался на
ногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа.
И пока она лежала, воздев выше головы свои прелестные
округлые бедра, Десмонд не совладал со внезапно вспыхнувшей яростью и наградил
ее увесистым шлепком. Попка ее оказалась такой тугой, что он ушиб ладонь, но и
ей, конечно, причинил боль, от которой она так и взвилась.
Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумно
возбуждаются во время таких вот милых игр. Но это так не похоже на прежнюю
Марьяшку, которую он знал… И он спохватился: да ведь эта женщина не в себе! С
нею вдруг что-то случилось… как там, в бане, где Марьяшка вдруг позабыла все
свое прошлое, так и теперь, во время бури. Это просто помрачение, которое
должно пройти.
Эй, да что это с нею?! Соскочила с постели, бежит вперед…
Марьяшка налетела на него, но что была ее сила, пусть дикая,
пусть вольная, против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить
этот припадок безумия. И был только один способ… во всяком случае, сейчас.
Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать,
прижал всем телом, думая лишь об одном: какое счастье, что еще не застегнул
штаны!
Марьяшка тихо, хрипло стонала, пытаясь его укусить, но
уворачиваясь при этом от поцелуев. Десмонд бился, утоляя свою страсть, судороги
близкого извержения подступали – и уходили, и возвращались вновь.
Заныла рука, которой он держал девушку. Десмонд резким
движением высвободил руку – и жертва его тотчас ожила, взвилась, пытаясь его
сбросить, пустила в ход кулаки, ногти, рвала в клочья его рубаху, опять начала
метаться, отгоняя надвигающееся наслаждение, и это затянувшееся, исступленное
ожидание вдруг привело Десмонда в неистовство.
Послышался вопль, сменившийся рыданием, и, глядя на залитое
слезами лицо, Десмонд почувствовал наконец желанное освобождение. Он извергся,
вылил из себя все, как из переполненного сосуда… не ощутив при этом ничего,
кроме щемящей, болезненной пустоты.
Он еще долго лежал, придавив слабо вздрагивающее тело.
Девушка больше не билась, не кричала: только тихо плакала. Слезы лились
неостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, была мокрой. Да и все его
тело было мокрым от пота, и наконец он озяб и нашел в себе силы сползти на пол.
Ноги не держали – он сел, с тупым удивлением осознавая: да ведь это первый раз
в жизни он достиг финала, не испытав никакого удовольствия. Куда горше
оказалась мысль, что впервые с той поры, как он слюбился с этой женщиной, ее
тело билось и трепетало не от наслаждения, а от ненависти. Да, уж ей-то он
наверняка причинил сегодня только самую лютую боль!
Он вяло принялся в очередной раз переодеваться, сам себе
удивляясь: или это три года общения с санкюлотами на него так подействовали,
что, получив от этой рабыни свое, принадлежащее по праву, он ощущает себя по
меньшей мере убийцей? Как жаль, что волны не хлещут больше по палубе, не
заглушают все звуки, и ему отчетливо слышно каждое резкое, болезненное
всхлипывание!
Во всяком случае, надо заставить ее одеться. В каюте
довольно холодно, а она так лежит…
Десмонд набрался храбрости, взял злополучную рубаху,
валявшуюся на полу комом, осторожно подступил к постели, прокашлялся… и
отшатнулся: девушка резко села, обернулась к нему, выхватила рубаху и напялила
ее на себя так стремительно, что ее похвалил бы даже солдат, одевающийся по
тревоге.
Сердце у Десмонда колотилось как бешеное, и он понял, что не
на шутку испуган – испуган этими лихорадочно блестящими глазами, этим мрачным
решительным выражением лица. Что она скажет… что она ему скажет сейчас?
– Сколько они вам за это заплатили? – с ненавистью
спросила она.
* * *
