И вот свершилось непереносимое счастье, от которого можно
было умереть… глаза закрылись, похолодели уста, бессильно упали руки… и сон,
похожий на беспамятство, а может быть, беспамятство, похожее на смерть, накрыли
Марину своим милосердным покрывалом.
Заморский кузен
В ту минуту, когда Олег Чердынцев впервые увидел эту божью
тварь: шляпа сахарной головою, густо насаленные волосы, бруды
[2]
до самых плеч, толстый
галстук, в котором погребена была вся нижняя часть лица, кривой, презрительно
изогнутый рот, обе руки в карманах и по-журавлиному нелепая походка, – он
ощутил враз два сильнейших желания. Первое: расхохотаться до колик, до того,
чтобы грянуться наземь и задрыгать ногами; второе: крепенько дать по морде этой
нелепой версте коломенской, коя, впрочем, отныне и навеки приходится ему,
Олегу, кузеном.
Да, да! Диво заморское – двоюродный брат! Вдобавок старший…
А все из-за того, что сестрица папенькина, Елена Юрьевна, четверть века назад
по уши влюбилась в какого-то заезжего милорда и была увезена им в туманный
Альбион, где и произвела на свет сие чучело гороховое. Тетушке Елене, которую
Олег отродясь в глаза не видывал, он своего мнения высказать не мог: она уж
десяток лет тому назад преставилась. Сэр Джордж, супруг ее, за коим она так
самозабвенно ринулась в чужеземщину, на свете тоже не зажился. Дошел слух, что
он не то помер с тоски, не то взял и пронзил себя шпагой на гробе жены. Эта
романтическая, хотя и не вполне достоверная история, помнил Олег, сделавшись
известной Чердынцевым, потрясла все семейство, наполнив его жгучей жалостью к
бедняжке Елене, а того пуще – к ее единственному сынку.
Отец Олега, граф Чердынцев, горевал по сестре долее всех. Он
ведь еще задолго до случившегося положил себе непременно устроить встречу Олега
с кузеном, а чтобы сын его не выглядел в глазах младшего лорда Маккола
пентюхом, нанял ему английского учителя. Все детство Чердынцева-младшего было
омрачено затверживанием различных continuons и попыткой различить простое
прошедшее время от прошедшего совершенного. Вдобавок учитель у него был один на
двоих с дочерью недавно погибших соседей, Бахметевых, – Мариною; и хоть
Олегу до сих пор не удавалось повидать сию девицу (опекуны, по слухам, держали
ее в черном теле, единственно не щадя деньги на образование, что было условием
завещания), он заочно ненавидел ее. Ведь мистер Керк все уши Олегу прожужжал о
том, какие необыкновенные способности к языкам у miss Bahmeteff… в отличие,
понятно, от mister'a Tcherdyntzeff… «I' m sorry, sir!»
[3]
Склонный
к философствованию, Олег вырос в убеждении, что не зря русских считают за
границею дикарями: мы заслуживаем этого мнения тем глупым упорством, с каким
полагаем основы воспитания в безупречном произношении во французском языке и
количестве затверженных английских слов… и это вместо того, чтобы покорить весь
мир и заставить немцев, англичан, французов и прочих говорить только по-русски!
За детские свои невзгоды и хотелось Олегу наградить
новообретенного родственничка оплеухою преизрядною, однако… однако обошелся бы
такой тумак, пожалуй, себе дороже: ведь последние три года, минувшие после
смерти родителей, Десмонд Маккол не на печи бока пролеживал, а воевал! Новым
лордом сделался по закону его старший брат (не родной, а сводный, от первого
отцовского супружества, ибо лорд Джордж был уже вдовцом, когда присватался к
прекрасной Елене) – Алистер Маккол, унаследовав в качестве майората семейное
достояние в виде замка и прилегающих земель. А Десмонд тогда же отправился в
Россию, чтобы войти в матушкино наследство. Ее приданым было нижегородское
имение близ Воротынца, в чудных, привольных местах, находившееся все эти годы
на попечении беззаветно любящего сестру графа Чердынцева. Однако в Лондоне
Десмонд случайно познакомился с участниками «Лиги Красного цветка» – и прочно
забыл обо всем на свете, кроме спасения французских аристократов от кровавого
революционного террора. Теперь жизнь его протекала между Англией и Францией в
беспрестанном риске и опасностях. Конечной же целью усилий было спасение
королевы. Но заговор – последняя, отчаянная, беспримерно отважная
попытка! – по чистой случайности провалился, и Мария-Антуанетта взошла на
эшафот. «Лига Красного цветка» всецело предалась новой идее: похищению дофина и
отправке его в Англию. Сие было с блеском исполнено… однако случилось
непредвиденное: человек, сопровождавший одиннадцатилетнего Людовика XVII в
Лондон, где ему предстояло найти приют при английском королевском дворе,
бесследно исчез. Умер ли он от внезапно приключившейся болезни? утонул еще на
переправе через Ла-Манш? был убит разбойниками, коих немало в ту пору шлялось
по дорогам Англии? – Бог весть… однако он пропал, а вместе с ним –
царственный ребенок, и угадать судьбу короля Франции, обессиленного,
беспомощного, почти впавшего в безумие после заточения в Тампле, теперь не
представлялось возможным. После этого «Лига Красного цветка» распалась: ее
участники были обескуражены мрачной обреченностью всех своих усилий. Десмонд
убивался даже более прочих: ведь он был среди тех, кто устраивал похищение
юного короля из Тампля, и были мгновения, когда жизнь его висела на волоске. И
вот все оказалось впустую!..
Тех, кто похитил царственного узника, искали так, как никого
и никогда не искали. Революционная Франция ощетинилась злобою. Каждого
подозреваемого хватали и волокли на допрос к Фукье-Тренвилю, откуда было два
пути: на гильотину сразу или на гильотину через Тампль (либо Консьержери).
Десмонд с радостью подставил бы голову под топор, воодушевленный тем, что спас
монархию во Франции. Но погибнуть без всякого прока?.. Его товарищи искали
спасения в Швейцарии, Германии, пытались укрыться в Англии. Десмонд направился в
Россию, по пути постепенно избавляясь от привычки настороженно вслушиваться и
оглядываться, а также от атрибутов санкюлота и приобретая облик нормального,
цивилизованного англичанина. Этот облик и вызывал в Олеге Чердынцеве
непрестанное желание хохотать… которое со временем прошло.
