Марина поглядела в ее тоскливые глаза, потом перевела взгляд
на бьющуюся Агнесс, которую доволокли уже почти до самой воды, – и страх
оледенил ее сердце. Но было что-то превыше страха, нечто неопределимое простыми
словами – гордость? злость? – и это заставило ее быстро шепнуть Джессике:
– Скачи за подмогой. Приведи Десмонда, Джаспера, кого
угодно! А я задержу их. Они не посмеют убить меня!
Джессика смотрела непонимающе, и тогда Марина, сорвав
перчатку, свистнула в два пальца – и оба коня взвились на дыбы, словно поняв ее
приказ. Они запрядали ушами, заржали, а потом ринулись в разные стороны, как
стрелы, выпущенные из луков.
Рыжая лошадка Джессики поскакала по тропе, ведущей к замку,
а гнедой Марины понесся к реке.
Веткой с нее сорвало шляпу, туго закрученная коса больно
стукнула по спине, но Марина едва ли заметила это: конь во весь опор промчался
с обрыва, чудом не выбросив ее из седла и не сломав себе ноги, и стал, весь
дрожа от напряжения, между рекой и мужчинами в белом, которые подтащили черное
тело к самой воде, и его уже лизали волны.
Марина соскочила наземь и, путаясь в дурацком хвосте
амазонки, кинулась к Агнесс, лежавшей лицом вниз. Сорвав другую перчатку, вмиг
развязала узел на ее затылке и, рывком приподняв, посадила, чтобы та могла
вздохнуть.
Лицо Агнесс было сплошь залеплено песком, и Марина, смахнув
желто-серую массу, едва не зарыдала, увидев, как безобразно исцарапано и избито
это хорошенькое, смуглое личико, которое она когда-то люто ненавидела, а сейчас
с трудом могла вспомнить – за что.
Агнесс была в обмороке. Голова ее тяжело упала на плечо
Марины, и она даже не вздрогнула, когда Марина закричала что было силы:
– Остановитесь! Не троньте ее!
После мгновенного замешательства вперед шагнул высокий мужчина,
и, хотя лицо его было закрыто, по голосу, властному, твердому, Марина сразу
узнала Сименса:
– Прошу вас удалиться, миледи. Мы все сделаем сами.
– Ничего вы ей не сделаете, – яростно выдохнула
Марина. – Только развяжете руки и отпустите.
– Она ведьма, миледи, – качнул капюшоном Сименс. –
Вы это и сами знаете.
– Ничего я не знаю! – вскричала Марина. – Я просто
наговорила вам, что в голову взбрело, а вы и поверили! Все это сущая чепуха – и
про мак, и про жабу, и куклу… куклу я тоже сделала сама! – выкрикнула она,
с радостью обвинив себя в том, что только что, высказанное Джессикой,
показалось ей чудовищно оскорбительным.
Белые балахоны, окружавшие Сименса, взволнованно
заколыхались, подались было к Марине, однако предводитель остановил их одним
мановением руки.
– Вы лжете сейчас, миледи, и сами знаете, что лжете, –
сказал он терпеливо и даже печально. – Жаба, кукла – это одно, это лишь
подозрения, но как быть вот с этим доказательством?
Эффектным движением он выхватил из-под плаща какой-то
предмет. Это была туфля: изящная кожаная туфелька со сбившимся каблучком.
– Все было так, как вы говорили, миледи! – провозгласил
Сименс. – Ведьму никто не видел, но один след она все-таки оставила на
рассыпанном маке. След вот этой туфли! – И он торжествующе воздел сие страшное
и глупое доказательство в воздух, после чего вся белая братия тоже воздела
руки.
«Она слишком изящна для горничной, – подумала
озабоченно Марина как о чем-то существенно важном, – эту туфельку не
постеснялась бы носить и леди. Откуда у нее могли быть такие туфли? Ну конечно,
Десмонд подарил!»
Эта мысль вызвала в сердце лишь слабый отзвук прежней
ревности, и Марина, встрепенувшись, воскликнула:
– Если у вас нет жалости, побойтесь хотя бы сэра Десмонда!
Он не простит вам, если вы убьете Агнесс!
– Когда бог наделяет нас своим божественным прозрением,
никто не смеет становиться на нашем пути, лорд он или простой
крестьянин, – высокомерно усмехнулся Сименс. – Отойдите, миледи!
– Миледи? – вдруг подал голос один из его свиты. –
Ты называешь ее миледи, брат?! Неужто ты ослеп? Она примчалась на черном коне,
одетая в черное, чтобы спасти свою пособницу! Сдается мне, что сегодня нам
предстоит испытать не одну женщину, а двоих!
Он близко наклонился к Марине и, улыбаясь со злобностью
поистине адской, проскрежетал, обдавая ее зловонным дыханием:
– Ты и не подозревал, что ведьмы могут иметь такое
ангельское обличье? Но вспомни, брат, как бывают коварны злые духи!
– Вы тут все с ума сошли! – закричала Марина, с силой
отталкивая эту мерзость, но в голосе ее звучал страх, а лицо, она чувствовала,
стало белей, чем стена. – Говорю вам, ни я, ни Агнесс – не ведьмы!
– Это мы узнаем очень скоро! – пролаял обвинитель, но
тотчас осекся, когда рука Сименса легла на его плечо.
– Угомонись, брат, – мрачно сказал Сименс. –
Держись подальше от леди. У нас есть дела поважнее! – Он дал знак двум
мужчинам, стоявшим рядом. В то же мгновение один схватил Марину за локти и свел
их за ее спиной с такой силой, что она взвыла от боли:
– Отпустите! Да чтоб вам всем провалиться! Чтоб вам всем обезножеть!
Тотчас тяжелая потная ладонь запечатала ей рот, и Марина
замерла, чувствуя, что, если рванется, руки ее будут выломлены из суставов.
Второй пособник Сименса тем временем выхватил нож и
сноровистым движением разрезал веревки, опутывавшие Агнесс. Две пощечины
привели девушку в чувство. Она застонала, пошевелилась, пытаясь встать. Человек
в балахоне вздернул ее на ноги и держал так некоторое время, пока Агнесс не
утвердилась на ногах, не обтерла лицо рукавом и не глянула вокруг осмысленным
взором.
Первой она увидела Марину: с заломленными за спину руками,
растрепанными волосами, едва ли не стоящую на коленях, с зажатым ртом, – и
Марине почудилось, что она бредит, потому что глаза Агнесс при виде ее унижения
сверкнули торжеством. Хрипло хохотнув, она захлопала в ладоши, но тут же
веселье сползло с ее израненного лица, выбелив его до мертвенной желтизны: она
разглядела белые балахоны, столпившиеся вокруг, и безликие белые капюшоны, чьи
слепые взоры, чудилось, прожигали ее насквозь.
Истерически вскрикнув, Агнесс метнулась в одну сторону, в
другую – белая стена вокруг осталась неколебима.
