Они хохотали от души, но обоими владели разные мысли. Олег
думал, что сейчас ему бы сошла любая, всякая, от тощей заморской до сдобной
отечественной. Ох, поскорее бы добраться до дому – там уж он живо сыщет себе
сговорчивую молодку и о Десмонде позаботится. Похоже, ему тоже невтерпеж
сделалось – вон как ерзает. Это ведь сколько – не меньше пяти суток минуло, как
они простились с веселыми воротынскими красавицами? Воистину, блюли свято
рождественский пост, хоть и не по своей воле. Cказано: пресыщение подавляет
дух, но ведь чрезмерный пост расслабляет тело!
– Да чего ж это кони все стоят да стоят? – нетвердым
голосом вымолвил Десмонд. – Не случилось ли чего? Надо бы
поглядеть. – И он, держась на ногах как-то неуверенно, неестественно
(«Кажется, стоят не только кони!» – глумливо подумал Олег), придвинулся к
полсти, закрывавшей вход.
– Эй, там метель! Шубу накинь! – прикрикнул
многоопытный русский.
Англичанин вяло отмахнулся:
– Мне и так жарко! – Однако все же послушался, сгреб в
охапку тяжелую медвежью шубу и вывалился наружу, в белое снежное круженье.
Следом выбрался Олег – и ветер, а также новости, сообщенные
сплошь белым, с наметенными на шапке и плечах сугробами, кучером, вмиг выбили
из его мыслей и тела всякую похоть.
Возок стоял на обрывистом берегу Басурманки – так звалась
неширокая, но гулливая речушка с таким быстрым течением, что его не могли
остановить даже морозы. А морозов-то настоящих в этом году еще не было.
Оттепель сменялась заморозками да вьюгами: зима выдалась сырая, снежная, но не
лютая. Басурманка бежала, курилась в высоких берегах, и покосившийся мосток
весь закуржавел
[7],
оброс снежною бородою, оледенел до того,
что сделался горбом – скользким, непроезжим, опасным горбом, повести на который
тройку с осадистым возком мог только сумасшедший.
Слава богу, кучера им подбирал сам граф Чердынцев и выбрал
Клима, степенного осторожного мужика. Тот приложил все усилия, чтобы уговорить
барина не кидаться на мост очертя голову. Клим показал молодому графу коварные
надолбы, предательски расшатанные сырой снежной тяжестью доски, оборвавшиеся
перила. Для наглядности сгреб увесистый ком снега и бросил его вниз, где под
белым паром можно было различить черное стремительное течение: вот так, мол,
все мы ухнемся с моста, ежели по нему поедем! Молодой барин поартачился было
(ну что ж, дело господское!), доказывая, что запросто можно двух пристяжных
выпрячь и перевести на другой берег, а мост одолеть на одном кореннике. Однако,
взойдя на этот горб вновь, уразумел всю глупость своего предложения – и,
удрученный, воротился к возку.
– Ну? – спросил уныло. – В объезд, что ли?
– В объезд, – со вздохом согласился Клим; объезд
означал еще часов пять пути, дай бог, ежели к утру доберутся до Чердынцева!
Теперь уж, наверное, полночь…
Барин полез в возок; Клим, кляня про себя судьбу,
взгромоздился на облучок, собрал вожжи, присвистнул на приунывших, измученных
«залетных»… Вдруг барин окликнул:
– Погоди, Клим. А где же мой кузен?
Клим досадливо сдвинул шапку на затылок. Мало того, что у
этого иноземца целых четыре имени: Кузен, Милорд, Мистер и Десмонд, так он еще
и запропастился куда-то.
– Отошел небось по нужде, – буркнул Клим, безнадежным
взором пытаясь проницать окрестности.
Куда там! Белая мгла вокруг – и ничего больше: ни земли, ни
неба, ни чужеземца с четырьмя именами.
Пропал он! Как есть пропал!
Английский рыцарь Ланселот
Какое-то время Десмонд постоял на берегу, слушая
возбужденные переговоры Олега с кучером и поражаясь тугодумству этих русских. О
чем вообще размышлять, о чем спорить? Если нельзя перейти по одному мосту,
следует незамедлительно искать другой! Неужели для того, чтобы понять это,
нужно разыграть целый спектакль, – и все это на сыром ветру, который так и
хлещет снеговыми вихрями, хлестко выжигает глаза, забивает рот и покрывает лицо
ноздреватой мокрой массой!
Десмонд стал спиной к ветру, поднял воротник и упрятал в
него нос. Приходилось то и дело переступать, не то вокруг валенок мгновенно
наметало настоящие сугробы. Еще хорошо, что не привелось испытать настоящего
русского мороза. Прежде Десмонд жалел, что не отведал этой местной ecsotik, а
сегодня – вот уж нет! Иначе он уже превратился бы в ледяную статую, пока его
кузен с Климом доказывают друг другу очевидные вещи. Впрочем, может быть, они
просто не знают, где этот самый объезд? Ну так нужно пойти спросить
какого-нибудь… как это по-русски? – доброго человека. Вон чернеются сквозь
белую мглу очертания небольшого домишки, наверняка те, кто живет там, лучше, чем
его спутники, знают окрестности.
Десмонд оглянулся, чтобы указать Олегу на этот неведомый
дом, да так и ахнул: ни кузена, ни кучера, ни возка с тройкою рядом уже не
было! Словно снеговые черти их унесли, прихватив заодно и речку с оледенелым
непроезжим мостиком…
Ему приходилось слышать, что русских вечно кто-нибудь
«морочит». Например, на спящего в душной избе или на горячей печке обязательно
наваливается некое существо, похожее то ли на кошку, то ли на сивенького
старичка, и душит или «давит». Или бегут парни и девушки на речку купаться.
Нет, чтобы поплескаться у бережка или устроить заплыв по вольной, спокойной
воде, – лупят своими саженками на самую стремнину, в водовороты! Или
кидаются с берега, даже не промерив предварительно дно, усеянное к тому же
жуткими корягами. А потом выскакивают на берег и кричат, что одного непутевого
купальщика уволок зеленобородый, скользкий, опутанный тиной и водорослями мужик
по прозвищу водяной.
Или вот еще: напариваются в своих безумно жарких банях, где
впору пытать злоупорствующих преступников, до одури, до умопомрачения, разводят
пар такой, что вся кровь ударяет в голову… А потом, когда находят в баньке
угоревшего до смерти бедолагу, уверяют, что голый, противный, тощий старикашка,
весь облепленный банными листьями, банником прозываемый, уморил его, за что-то
прогневавшись: или тот не оставил ему в прошлый раз воды на дне шайки, или не
принес корочки ржаной, густо посыпанной солью. А чаще всего – при строительстве
сей баньки не зарыл под порожек черного петуха со свернутой шеей!
