Думала она и про капитана Вильямса. С какой радости он вдруг
заявился?! Черт принес, не иначе… черт и унес, потому что более в замок Вильямс
не вернулся. Очевидно, успел все-таки на дилижанс, едущий в Брайтон. Вот кабы
Десмонд не свалился с коня, он непременно встретился бы с Вильямсом и узнал,
зачем тот приезжал. Правда, неведомо, пожелал бы он сообщить о разговоре
Марине. Кто она ему такая, вообще говоря? А, чепуха, всего-навсего жена…
Десмонд! О чем бы она ни думала, мысли все время кружились
вокруг этого имени и возвращались к нему постоянно. Так человек, которого водит
в лесу леший, ходит, ходит по тропинкам, каждый раз возвращаясь все к той же
полянке, откуда начались его блуждания. Вот и она тоже никак не могла вырваться
из этого замкнутого круга любви. Марина не произносила даже мысленно этого
слова, не понимая, как можно влюбиться в человека, которого считала врагом. Она
ведь ненавидела его! Или правду говорят, будто от ненависти до любви – один
шаг? Нет, кажется, наоборот: от любви до ненависти. Какая, впрочем, разница!
Может быть, оттого потянулось к Десмонду одинокое сердце, что он единственный
был близок ей здесь, на чужбине: пусть воровски, но близок же! Или… или впрямь
существуют вековечные, неразрешимые чары в тех узах, которые налагаются на мужчину
и женщину именем божиим, даже если их союз – случайность? Но был ли случайным
их с Десмондом союз? Ведь какая-то вышняя сила поставила его на пороге
заметенной снегом баньки именно в ту роковую, предрождественскую минуту, когда
Марина произносила древние, заветные слова, вызывая из тьмы и света, мрака и
сияния любовь – единственную на всю жизнь! Но любовь к Десмонду – гибель,
потому что это напрасная, безответная любовь. Что с того, что плотью они были
едины? Духом розно, вот горе-то. И потом, откуда знать Марине: может быть,
слияние мужчины и женщины всегда равно сладостно, и без разницы, какой это
мужчина и какая женщина. Вот ведь влекут ее черные распутные глаза Хьюго, а
Десмонд вовсю любился с Агнесс; теперь небось другую нашел. Вчера так поглядывал
на скромное «вдовье» декольте Джессики…
И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезы
неудержимо подступили к глазам, она поняла, что сейчас разрыдается, к изумлению
Глэдис, а может быть, на потеху ей. И, привскочив с постели, принялась яростно
тереть глаза кулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто только что
проснулась от шума, поднятого горничной.
Увидев, что «русская кузина» уже не спит, девчонка и вовсе
разошлась. Она суетилась, топая так, что даже сквозь ковер был сей топот слышен,
и наконец Марина не выдержала.
– Что-то ты топочешь, как молодая кобылка в стойле, –
проговорила она, осторожно откусывая горячую маслянистую лепешку, такие здесь
частенько подавались к завтраку. Правда, были они то слишком жирные,
пресноватые, то пережаренные, то сырые, и тесто толком не подходило… но Марине,
пусть отдаленно, они все-таки напоминали те пышные, с пылу с жару, домашние,
бахметевские оладушки, которых она с полдюжины могла в один присест умять,
особенно ежели со сметаной или с медом, липовым диким медом, который приносили
из лесу бортники…
Марина отложила воспоминания вместе с подгорелой лепешкою и
воззрилась на Глэдис, которая замерла перед ней с довольной улыбкою, словно
только и ждала этого вопроса.
– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости.
Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первый
раз.
– Так у тебя новые туфли?! – оживилась Марина, как
всегда оживляются женщины, когда речь заходит об обновке – безразлично, своей
или чужой. – А ну, покажи!
Глэдис, которая уже нетерпеливо комкала передник, вмиг
вздернула юбки, выставив тоненькие ножки, обтянутые полосатыми, домашней вязки
чулками и обутые в отличные, можно даже сказать, нарядные кожаные, с пряжками
туфельки на французском каблучке. Туфли были сшиты с необычайным изяществом, их
носить пристало настоящей даме… каковой они, верно, и принадлежали прежде:
приглядевшись, Марина обнаружила, что кожа на носках потерта, а на левой ноге
каблучок скошен – стоптан.
– Ну конечно, они не вовсе новые, – сказала и
Глэдис. – Однако же мне бы отродясь и таких-то не нашивать, кабы не леди
Джессика. Она, видите ли, частенько дарит служанкам туфли, потому что быстро их
снашивает.
– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина –
просто так спросила, от нечего делать, для поддержания разговора… но потом не
однажды думала: знай она, какая цепь событий проистечет из сего невинного
вопроса, задала бы она его или предпочла бы смолчать, не соваться в неудержимо
разверзающуюся бездну, на краю которой она уже балансировала… беззаботно не
подозревая об этом?
– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя
ножку и оглядывая стоптанный каблучок. – Однако же все ее левые туфельки
вот этак стоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.
– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. –
Быть того не может! Джессика? Вот уж бы не подумала… бедняжка, я и не замечала
такого никогда!
– Между нами говоря, мисс, коли уж пошел такой
разговор, – сказала Глэдис, глядя на нее с тем видом превосходства,
который свойственно принимать слугам, проведавшим о том, что господам
неведомо, – между нами говоря, вы ведь вообще ничего и никого не
замечаете, кроме…
Она осеклась и так рванула с кровати поднос с завтраком, что
едва не вывалила на Марину недоеденные лепешки. Впрочем, та успела вцепиться в
поднос с другой стороны и удержать его.
– Кроме?.. – повторила она.
Глэдис поджала губы, явно не намереваясь продолжать, и снова
потянула поднос, однако Марина держала крепко.
– Кроме?.. Ну, говори! – молвила она тихо и, как ей
показалось, совершенно спокойно, однако губы ее вдруг похолодели. Верно, Глэдис
учуяла недоброе в этом спокойствии, потому что в голубеньких английских глазках
заплескался страх, а сдобные щечки залились румянцем.
– Да я ничего не хотела сказать, мисс… – залепетала она, так
и извиваясь, так и переминаясь, однако не удалось бедной крошке спастись от
жгучего Марининого взгляда, и она все же выдохнула обреченно: – Кроме милорда,
сэра Десмонда.
Тут кровь так внезапно ударила в лицо Марине, что она даже
ослабела – и выпустила поднос. Глэдис схватила его, как вожделенный трофей.
Можно было ожидать, что она тотчас ринется прочь, желая избежать неприятного
разговора, однако, глянув на ошеломленное лицо Марины, девушка сочувственно
прошептала:
– Простите, что я осмелилась, мисс, однако же вы… вы так
добры всегда, что мне хотелось вам как-нибудь помочь.
– Это так сильно заметно, да? – тихо спросила Марина, с
трудом поднимая глаза.
Глэдис кивнула:
