– Ну что бы ему стоило прийти на пять минут позже! Я был
уверен, что успею, что он проищет ту бесноватую полчаса, не меньше, а он… Ладно,
леди, вставайте и уходите. Вам пора. – А когда Марина не шевельнулась, он
с ноткой сообщничества в хриплом голосе прошептал: – Или, может, теперь вы не
прочь, а? Коли так, давайте, только быстро, не то… не то еще кого-нибудь сюда
принесет. А лучше приходите ко мне завтра на конюшню. Да что завтра? В любое
время, как вам приспичит, приходите! И тут уж мы с вами не растеряемся!
Он коротко хохотнул, и этот утробный смешок словно бы
разрубил путы, стягивающие Марину. Она сорвалась с постели, ударилась грудью в
дверь павильона, опрометью кинулась в сад.
Ночь набросила на нее свой черный, ледяной, подбитый ветром
плащ, но Марина ощутила не холод, а лишь мгновенное облегчение своему стыду:
ведь на ней не было ничего, кроме обрывков кружев, а теперь ничей нескромный
или осуждающий взор не мог коснуться ее наготы.
Она бежала куда-то… не зная куда, чутьем, словно больное
животное, отыскивая воду. Плохо то, что она не помнит, где она… В голове
путаница, звон, колотье в висках… Hичего. Сейчас. Ну не так уж велик этот парк,
чтобы не найти озера, чтобы…
Чтобы что? Марина встала как вкопанная, схватилась за
голову, согнулась. Вот уже и топиться собралась… О, конечно, ей ведь так
хочется, чтобы Десмонд вбежал по колени в воду, взывая: «Марион! Марион!» Не
жди, не будет этого! Пожмет плечами: истеричка, сумасшедшая шлюха. Еще, чего
доброго, решит, что она утопилась, рассорившись с Хьюго… со своим любовником.
Он ведь не сомневается, что они заняли себе местечко в этом павильоне, чтобы
предаваться там любви! Он ведь не знает, что Марина ждала его, и приди он на
несколько минут раньше…
Марина передернулась, вспоминая звериный запах Хьюго, его
мускулистую спину, поросшую шерстью, его костлявые волосатые ноги. Немыслимо,
невозможно поверить, что она возбуждалась от одних воспоминаний о нем! Он был,
конечно, красив… но красота его была мрачной, почти удручающей. Это была
одновременно притягательная и отталкивающая красота порока. Но теперь она уже
никогда не будет притягательной для Марины. Какое-то бабье томление, затмение
опутало ее душу и тело, а теперь она свободна от этих пут! Строгое, надменное,
светлое лицо Десмонда встало перед ее глазами. Эти изломанные насмешливые
брови, льдистые глаза, этот твердый рисунок губ, совершенный очерк лица…
любимого, бесконечно любимого лица. Да, Марина и не заметила, как стала
пленницей собственного сердца. И не хочет избавляться от этого плена! Она
должна поговорить с Десмондом. Но он не захочет слушать! Марина всхлипнула от
ужаса, вспомнив выражение брезгливости, с каким он смотрел на нее. Как на
мерзкую жабу, на ядовитую змею, на… О господи, она ведь тоже так смотрела на
него когда-то… там, в каюте пакетбота, когда он приставил к ее виску пистолет,
вынуждая сказать «да». Теперь она руки готова ему целовать за это… Но они с
Десмондом отчасти квиты. Оба испытали жгучее презрение, почти ненависть друг к
другу, и если Марина поняла свою ошибку, то и он должен понять!
Она повернулась и побежала прочь от озера. Побежала? Нет,
побрела, еле переставляя заледеневшие, исколотые песком ноги: ведь соскочила с
постели босая. Боли она не чувствовала, только ноги повиновались с трудом, и
она поразилась тому и другому, впрочем, не сразу, а через некоторое время.
Теперь все воспринималось ею замедленно и как бы сквозь некую завесу, но была
одна мысль, которая с болью, неотступно, колотилась в голове: «Надо скорей,
скорей сказать Десмонду, что это чудовищное совпадение, недоразумение, что если
бы он пришел раньше…»
Марина замерла. Он не пришел раньше лишь потому, что Хьюго
перешел ему дорогу и послал на поиски леди Урсулы. Зачем? Бог весть. Однако…
что это там бормотал Хьюго? «Я был уверен, что успею, что он проищет эту
бесноватую полчаса, не меньше, а он…»
Хьюго был уверен! Глядите-ка! Уверен, что Десмонд опоздает
на свидание. Это означало лишь одно: он знал о свидании и хотел прийти в
павильон первым, хотел «успеть»… Он знал о свидании! Но откуда, каким образом?!
О, да ничего сложного! Марина с трудом пошевелила застывшими губами, пытаясь
усмехнуться. Он мог узнать об этом только из письма. Что же, получается, Глэдис
разболтала ему о своем разговоре с «русской кузиной», показала цифру 10, дерзко
переправленную на 9? Любому разумному человеку не составило бы труда
догадаться, что именно замыслила мисс Марион, особенно если болтушка Глэдис еще
и пересказала их разговор. И Хьюго, конечно, догадался и решил опередить
хозяина.
А что это его так разобрало? Или он чувствовал к Марине
тайную, неодолимую страсть? Но почему тогда Хьюго не довершил начатое – ведь
оцепенение, владевшее ею, было подобным беспамятству, и она не смогла бы толком
противиться насилию. Хотя после этого ей уж точно оставалось только кинуться в
омут! Но это не суть важно. Важно то, что Хьюго, рискнувший благорасположением
своего господина (ведь его завтра очень запросто могут погнать прочь со
двора!), вдруг шуганул Марину с постели, будто помойную кошку, будто
опостылевшую шлюшку. Он кого-то ждал… он опасался, что этот кто-то встретится с
Мариной. Кто? Неужто малютка Глэдис так прибрала к рукам этого племенного
бугая? Что-то не похоже по ее рассказам… Впрочем, возможно, она лишь врала
Марине, замышляя какую-то каверзу против нее. Но зачем это, Христа ради,
Глэдис?!
Марина не знала. Она знала одно: прежде чем идти говорить с
Десмондом, ей нужно снова увидеть Хьюго и спросить… Может быть, он откажется
отвечать, но ничего: она прочтет ответ в его черных распутных глазах!
Что-то смутно забелело впереди. Павильон. Вот и хорошо.
Можно было, конечно, блуждать до утра в его поисках, но Марина почему-то не
сомневалась, что найдет его сразу. И хоть павильон производил впечатление
пустого и покинутого, Марина точно так же не сомневалась: она найдет на что там
посмотреть.
* * *
Так и произошло. Едва дыша, по чуточке Марина приотворяла
дверь, опасаясь, что внезапно ворвавшийся порыв ветра спугнет Хьюго и его… ну,
с кем бы он там ни находился.
Зря старалась! Их не спугнул бы и ураган, этих мужчину и
женщину, которые бились на развороченной постели. Изголовье кровати находилось
у стены, так что Марина в свете наполовину оплывших свечей видела только ноги
любовников.
Белые, согнутые в коленях – необычайно изящные и миниатюрные
– были женские. Мужчина, накрывший ее своим телом, казался огромен и
звероподобен по сравнению с этой белизной и хрупкостью. Марина узнала
волосатую, черную спину Хьюго, и ее пронизала дрожь такого отвращения, что
тошнота подкатила к горлу. Итак, Хьюго дождался… но Марина еще не знала кого.
