— Подумайте, какое малодушие! Узнав, что дядя мужа Валентины замешан в деле об убийстве, она ретировалась на улицу Барбе-де-Жуи и не выходит из дома этой разнесчастной Адальберты де Реовиль, чье здоровье и без того оставляет желать лучшего, а тут по иронии судьбы оказалось, что ее дражайший супруг, дурак дураком, ничем не лучше герцога де Фриуля! Представьте себе, этот простофиля де Реовиль, хоть и полковник в отставке, потратил изрядные средства на акции «Амбрекса»! Адальберта рвет и мечет. Что до меня, я в жизни не стала бы вкладывать деньги в столь сомнительные предприятия. Часть моего состояния инвестирована в российские кредиты — вот это надежно, можно не сомневаться!
Виктор, воспользовавшись ситуацией, увлек Жозефа в подсобку и выложил ему все, что удалось узнать на улице Буле. Сверившись по справочнику издательства «Ашет», они быстро установили местонахождение цветочных рынков в Париже. Два работали на острове Сите и на площади Республики по средам и субботам, третий — на площади Мадлен по вторникам и пятницам.
— Отправляйтесь на площадь Мадлен, как только позавтракаете, — велел Виктор и поспешил на помощь своему компаньону.
До площади Мадлен Жозеф добрался быстро. На тротуарах вокруг церкви под брезентовыми тентами обретались цветочницы, у которых отоваривались респектабельные господа или их слуги. Чайные розы и белоснежные гардении, разновеликие гвоздики и пламенеющие гладиолусы соседствовали здесь со скромными маргаритками и душистым горошком в горшочках. Буйство красок вокруг наполняло душу блаженством, а обоняние ласкали букеты ароматов, в которых у каждого прилавка сплетались разные, но неизменно восхитительные запахи. Дочь садовника, милая девушка в длинном, обшитом сутажом платье, любезно объяснила Жозефу, как найти негритянку-блондиночку, и долго смотрела ему в след — удержать пригожего молодого человека, которого ничуть не портил небольшой горб, не удалось, даже на элегантный букетик для бутоньерки он не соблазнился.
При виде белокурого юноши, решительной походкой направляющегося к ней, Жозетта Фату вздрогнула от нехорошего предчувствия. И оно тотчас оправдалось, потому что юноша подошел и приподнял котелок:
— Мадемуазель, ваш покорный слуга Жозеф Пиньо, романист и книготорговец. Мне сказали, что вы можете помочь в составлении портрета преступника, поскольку были свидетельницей…
Договорить он не успел — цветочница завизжала, призывая на помощь прохожих. К ним тотчас подскочила дородная дама в мантилье и принялась науськивать на Жозефа моську, жавшуюся к ее ногам:
— Ату его, Султан, ату!
Султан ограничился тем, что грозно припал к тротуару, будто перед прыжком, и немилосердно обтявкал молодого человека.
— Что там с тобой случилось, Жозетта? — крикнула соседка-цветочница.
— Этот господин сделал мне неприличное предложение! — выпалила девушка.
— Вот безобразие! Стыдитесь, охальник! — пролаяла вслед за своей моськой дородная дама.
Жозеф стерпел клевету с достоинством героев Дюма: подбоченился, смирившийся, но гордый, и с видом жертвы, бросающей вызов палачу, отчеканил:
— Уймите вашего людоеда, мадам, я ухожу! — Он заметил приближающегося полицейского и рассудил, что действительно стоит временно отступить.
Оставшись одна, Жозетта справилась с внутренней дрожью, но руки продолжали трястись. В памяти отпечаталось лицо мужчины. Другого мужчины. Несколько дней назад, когда она очнулась от обморока в своей комнатушке, вместе с сознанием вернулся страх. Она лежала в кровати, на лбу — смоченное холодной водой полотенце. Привиделось ли ей в обморочном кошмаре или кто-то касался ее груди, пока она была без чувств?.. Так или иначе, верхние пуговицы блузки оказались расстегнутыми. Незнакомец извинился, сказал, что не хотел ее напугать и не должен был входить в комнату без разрешения, но все же осмелился ее побеспокоить лишь потому, что мадемуазель Жозетта — единственный человек, способный ему помочь, и он будет бесконечно благодарен, если она опишет ему убийцу, заколовшего кинжалом месье Гранжана. Жозетта, слушая, млела от ужаса, она думала, что незнакомец издевается, что, вдоволь насладившись паникой жертвы, он ударит ее, изнасилует и убьет. Но он просто сидел рядом, смотрел участливо, протянул ей второе полотенце. Тогда она прошептала, что почти ничего не разглядела и про убийцу может сказать лишь то, что у него седые волосы и он любит музыку, поскольку, стоя над телом умирающего Леопольда Гранжана, он пел… «Мадемуазель, вы сообщили мне нечто очень важное. Спасибо. До скорой встречи!»
Вдруг за спиной раздался шепот, и Жозетта, вздрогнув, обернулась.
— Мадемуазель, только, пожалуйста, не кричите, это опять я, Жозеф Пиньо. — Белокурый юноша просунул нос между досками штакетника, из которого был сколочен задник цветочного ларька. — Я не сделаю вам ничего плохого! И никакой я не романист и не книготорговец, это я вам наврал. Я начинающий журналист, мне в редакции дали такое задание, понимаете? Ну, написать про то убийство. Умоляю, не прогоняйте меня, от вас зависит мое профессиональное будущее! Все, что мне нужно, — парочка подробностей, которые вы еще не сообщили прессе.
— Какой прок от того, что я в очередной раз расскажу эту историю?
— Вы спасете меня от головомойки, которую патрон непременно устроит, если я вернусь ни с чем!
Жозетта невольно улыбнулась, глядя на смущенно мнущегося за штакетником парня в котелке набекрень.
— Ну хорошо, — вздохнула она. — Я возвращалась с Центрального рынка, было, наверное, около семи утра. По дороге встретила месье Гранжана, мы поздоровались. Он был очень милый человек, внимательно относился к супруге, часто покупал у меня для нее гвоздики…
— Вы видели того, кто на него напал?
— Только со спины. Даже не знаю, откуда он взялся. Я почему-то обернулась — месье Гранжан прикуривал от зажигалки какого-то прохожего… На прохожем была фетровая шляпа. И широкий плащ-крылатка. Думаю, он старик — я заметила седую прядь, выбившуюся из-под шляпы… Месье Гранжан схватился за живот и упал. Он так долго падал, целую вечность, как в дурном сне. На самом деле все произошло очень быстро, конечно. У меня ноги отнялись, стояла и не могла пошевелиться. Убийца наклонился и что-то вложил ему в руку. А потом запел.
— Запел? Что?
Цветочница поколебалась. Тому, другому, она сказала, но журналисту… Да не все ли равно?
— «Время вишен», любимую песню моей мамы. Это было страшно и завораживающе: человек в крылатке стоял над телом и пел, словно убаюкивал ребенка. Я забилась под портик и молилась: только бы он меня не заметил. А когда он ушел, я бросилась к месье Гранжану, который лежал, поджав колени к подбородку. На секунду мне почудилось, что он дышит — у него между пальцами подрагивал прямоугольник бумаги. А потом я увидела кровь и закричала. Сбежались люди, кого-то послали за фликами, прибыл комиссар… Вот и всё. Только, пожалуйста, не упоминайте в заметке мое имя — я боюсь, что убийца найдет меня и тоже зарежет!
— Клянусь здоровьем моей матушки, мадемуазель! Какого он был роста?
