«Надувательство — вернейший путь к достатку и славе», — думал Виктор, шагая прочь от восхищенной толпы.
На город обрушился ливень, и он укрылся в церкви Святой Марии. Сел на скамью неподалеку от исповедальни, откуда доносилось глухое бормотание. Рядом женщина с вязанием в руках сосредоточенно считала петли, еще одна молилась. Виктор закрыл глаза и мысленно перенесся в Рим, где провел две недели летом 1887 года. Там, спасаясь от жары, он заходил во все попадавшиеся на пути церкви и долго рассматривал картины и фрески. С тех пор живопись прочно сплавилась в его сознании с летним зноем, ослепительным солнцем, торжественной атмосферой храма. В мысли незаметно проскользнула Таша, Виктор увидел ее, полуголую, перед мольбертом. Защелкали спицы, он очнулся и заторопился к выходу.
Ливень уже кончился, пахло влажной мостовой и мокрой зеленью. У входа в сквер Батиньоля тщедушный мальчишка размахивал колокольчиком и тянул на одной ноте:
— Мятные пастилки за два су! За два су!
Но матери семейств, а тем более их потомство, которому не терпелось прорваться в сквер, где можно будет всласть попрыгать через скакалку и покопаться в песочницах, не обращали на него внимания.
Виктор направился к искусственной скале, обогнул по узкой тропке водопад и вышел по засыпанной песком аллейке к крошечному озерцу. Там он огляделся. Что дальше? Леопард выпрыгнет внезапно? Или ему нужно, чтобы охотник его выследил?
Пользуясь хорошей погодой, все скамейки позанимали дамы. Бонны с пышными, украшенными лентами прическами степенно выгуливали детей, которые увлеченно играли в мяч на лужайках, катали обручи и радостно визжали. Их лепет смешивался с шепотком кумушек, делившихся свежими сплетнями о соседях по подъезду. И ни одной мужской фигуры в этом женско-детском царстве, кроме престарелого смотрителя, благодушно взирающего на свой мирок.
Виктор прогулялся вдоль озера, дав на некоторое время пищу для разговоров рядку старушек, пригревшихся на солнце. Одна из них даже нацепила очки, другая загнула уголок страницы и закрыла книжку. Флегматичный незнакомец очень оживил скучный пейзаж.
Виктор направился обратно к водопаду, остановился под деревом, прикуривая сигарету… и вздрогнул, услышав шепот:
— Не оборачивайтесь, месье Легри. Поднимитесь на пригорок за искусственной скалой, я последую за вами.
Виктор повиновался, не пытаясь увидеть человека, отдавшего эти распоряжения.
Место было выбрано удачно — от обитателей сквера пригорок скрывала искусственная скала, а впереди решетка отделяла сквер от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. У решетки, правда, какая-то горничная любезничала с солдатиком, приникшим к прутьям с другой стороны, но, завидев Виктора, парочка поспешила убраться восвояси. Как только случайные свидетели ушли, показался смотритель сквера, остановился перед Виктором и подкрутил седой ус.
— Вы весьма пунктуальны, благодарю вас, — сказал смотритель довольно молодым голосом.
Сбитый поначалу с толку, Виктор быстро пришел в себя:
— Я ожидал кого-нибудь в менее… броском наряде.
— А по-моему, с нарядом я угадал: никто не испугается представителя власти и не очень-то обратит на него внимание.
— Не соблаговолите ли объяснить, зачем вы написали мне столь заковыристое послание?
— Шифры — моя маленькая слабость, к тому же хотелось вас испытать. Вы разгадали комбинацию цифр?
— «Леопард не виноват». Теперь вам осталось мне это доказать.
— Браво! Вы проявили смекалку и чутье — необходимые сыщику качества. Но порой вы затеваете слишком опасные расследования, месье Легри.
— Я и сейчас в опасности?
— Ну, только не с таким защитником… который, правда, в данный момент больше интересуется водоплавающими.
Виктор проследил взгляд ряженого смотрителя сквера и с досадой увидел Жозефа — тот сосредоточенно кормил хлебными крошками уток на озерце, к удовольствию старушек, снова вышедших из блаженного оцепенения.
— Рекомендую вам подозвать его сюда, пока он там всем глаза не намозолил, — сказал смотритель.
Через несколько минут Жозеф наконец соизволил заметить, что ему издалека отчаянно машут рукой, призывая подняться на пригорок, и поспешил к хозяину, уже зная, что на теплый прием можно не рассчитывать.
— Блестящая демонстрация вашей верности долгу, — процедил сквозь зубы Виктор. — А кто остался в лавке, позвольте спросить?
— Мадемуазель Айрис, патрон, — ответил молодой человек, косясь на старичка смотрителя, озиравшего окрестности.
— Господа, мне нужна ваша помощь, — светским тоном сообщил старичок.
— О! — вырвалось у Жозефа. — Так это… вы?
— Право слово, юноша, мне ни разу еще не случалось усомниться в том, что я — это я. Если вы согласитесь мне помочь, месье Легри, я расскажу вам очень увлекательную и весьма запутанную историю. Вы ведь большой охотник до всяких головоломок, насколько мне известно из газет.
— Прежде расскажите о себе.
— История человека начинается с рождения, и запомнить свой жизненный путь досконально мало кому удается. Так что, если я тут начну лихо излагать вам свою биографию в мельчайших деталях, это будет выглядеть подозрительно. Потому ограничусь самыми важными пунктами, которые сделали меня тем, кто я есть. Я занимаюсь не вполне законными делами, поскольку это единственный способ поставить себя вне правил прогнившего общества. Весь мир — тюрьма, и пусть для кого-то она похожа на золотую клетку, все мы в любом случае сидим за решеткой. Я независимый гражданин Батиньоля, рожденный под небом Италии. Моего отца, гарибальдийца духом и телом, звали Энрико Леопарди.
— Леопарди? Как поэта?
[247]
— Да вы эрудит, месье Легри! Да, Леопарди, мы однофамильцы печального Джакомо.
— Значит, леопард — это вы! — выпалил Жозеф.
— Какая безупречная дедукция! Браво, юноша! Однако во Франции, на благословенной земле свободы и прав человека, лучше не щеголять заальпийскими фамилиями. Здесь меня зовут Фредерик Даглан.
— Управляющий «Амбрекса»! Ваша подпись на акциях! — опять не сдержался Жозеф.
— И снова браво! Впрочем, для поклонника творчества Эмиля Рейно подобная наблюдательность неудивительна.
— Как… как вы догадались? — обалдел Жозеф. — Черт! Журналист! Седрик Ренар! Вот это да!
— Не всякий может похвастаться такой способностью сопоставлять факты и делать выводы, месье Пиньо, — шутливо поклонился смотритель.
— А почему вы выбрали стихотворение Виктора Гюго «Чья вина?», в котором говорится о сгоревших книгах? — спросил Жозеф.
Даглан ответил не раздумывая:
— Виктор Гюго всегда принимал сторону униженных и оскорбленных, нищих, угнетенных, бунтарей всех стран и народов. Это был человек великой души, я им восхищаюсь. «Чья вина?» — одно из моих любимых стихотворений. Как может бедняк, отвергнутый обществом, эксплуатируемый, лишенный возможности получить образование, как может он испытывать священный трепет перед книгой? Удовлетворены, месье Пиньо?
