— Возможно, эти часы призваны навести нас на ложный след. На нашей с вами памяти не один преступник заметал следы с помощью фальшивых улик.
— Хорошо, допустим, Поль Тэней жив и действует заодно с Дагланом…
— Давайте не будем увлекаться допущениями. Нужно держать… — Виктор уступил дорогу двум матронам со складными стульями; дамочки отошли чуть подальше и обустроились на лужайке. — Нужно держать в голове две загадки, на первый взгляд не связанные между собой. Одна касается гибели Пьера Андрези, другая — аферы с акциями «Амбрекса», к которой он, по моему убеждению, непричастен.
— Вообще-то, у этих двух загадок есть точка пересечения, патрон. Это Гюстав Корколь. — Жозеф тоже поднялся с лавки.
Матроны энергично раскидали вокруг хлебные крошки — на поляну слетелись голуби. Сыщики предпочли уступить им уютное местечко и направились в сторону мэрии.
— Предлагаю другой сюжет, — снова заговорил Жозеф. — Корколь затеял финансовую махинацию с «Амбрексом» и решил всю прибыль прибрать к рукам. Он убил выполнившего свое дело Тэнея, затем Пьера Андрези, чтобы украсть у него персидский манускрипт, и поджег мастерскую, предварительно подбросив на место преступления часы печатника с целью пустить полицию по ложному следу. Далее он избавился от Гранжана и Леглантье и все это время оставлял улики, призванные подставить Даглана, — извещение о похоронах и прочую заумь про леопарда. Под конец он собирался зарезать самого Даглана, но Даглан успел первым… Патрон, эй, патрон, вы меня слушаете?
— Э-э… да… Погодите! Та песня…
— Какая песня?
Они шли по авеню Мэн, где несколько фиакров соревновались в скорости с трамваем. Трамвай проигрывал. Внезапно Виктор схватил управляющего за локоть:
— Про май, Жозеф, про вишни! В «зауми» фигурировал не только леопард, но и месяц май. А что было в мае? Разгром Парижской коммуны! Жозетта Фату сказала вам, что убийца, стоя над телом Гранжана, пел «Время вишен» — автор слов посвятил эту песню некой Луизе с улицы Фонтен-о-Руа, в мае семьдесят первого она была санитаркой!
[254]
В общем, это песня Коммуны.
— И откуда вы столько всего знаете, патрон?
— Прошу вас, помолчите… Корколь наплел мне с три короба, но вдруг он соврал не во всем? Ведь я застал его врасплох, ему трудно было сочинять на ходу… Он сказал мне о покойном брате Пьера Андрези. Что, если этот брат действительно существует и жив до сих пор? Что, если он и есть Сакровир, коммунар?.. Хотя, конечно, Сакровиром может оказаться и Даглан…
— Точно, патрон! Вы-то видели этого парня в гриме, но мы с Айрис хорошо рассмотрели его лицо — ему сейчас сорок с небольшим, то есть в год Коммуны было двадцать!.. Минутку, а если Сакровир — это Поль Тэней? Его жена говорила, что он выглядел гораздо моложе своих лет. У нас же есть его фотография — можно показать ее Мариетте Тренке и…
— Жозеф, не будь вы мужчиной, я бы вас расцеловал! — перебил Виктор. — Бегите на улицу Гизард, а я возвращаюсь на улицу Фонтен — надо протелефонировать Раулю Перо.
Возвращаясь домой, Жозетта Фату поминутно оглядывалась и жалась к стенам. Она так вцепилась в мешочек яблок, купленный после того, как цветочная тележка была поставлена на ночь в подъезд, что свело пальцы. В последние дни нервное напряжение росло и крепло, раздувалось в груди воздушным шаром и душило, душило… Не в силах бороться с этим страшным внутренним давлением, цветочница покорно готовилась к худшему.
И худшее случилось.
Когда Жозетта взялась за ручку калитки в решетчатой ограде, на ее кисть легла мужская ладонь в перчатке и слегка сжала пальцы. Ухо обдало горячим дыханием:
— Соберите вещи и следуйте за мной. Живо!
Воздушный шар в грудной клетке лопнул.
К чему сопротивляться? Куда бы она ни сбежала — он ее найдет. Лучше подчиниться — и будь что будет.
— Зачем? — чуть слышно выговорила девушка.
— Затем, что это единственный выход. Я подожду здесь. Поторопитесь!
— Куда мы пойдем? — На мгновение Жозетте показалось, что эти вопросы задает кто-то другой. Она вскинула голову, глаза расширились, рот приоткрылся. Слова, сорвавшиеся с ее собственных губ, сам факт ее диалога с убийцей напугали девушку до полусмерти. Не дожидаясь ответа, она покорно пошла к двери дома. Земля качалась под ногами. Страх достиг наивысшего предела — и вдруг словно отделился от нее, теперь он казался чужим и далеким.
Поднимаясь по лестнице, Жозетта думала о том, что смерть выслеживает человека с самого рождения, приближается то неспешно, то проворно, будто предоставляет возможность свыкнуться с ней. И если простой цветочнице Жозетте Фату смерть явилась в обличье любви, на то она и смерть, чтобы менять маски. Любовь и смерть, в конце концов, нередко идут рука об руку. Девушка задавалась вопросом, почему убийца был так ласков с ней в тот вечер, в ее комнате. Почему не зарезал сразу? В полуобморочном состоянии Жозетта тогда слушала и отвечала, повинуясь не столько его приказам, сколько биению собственного сердца, трепету, охватившему тело, к чьим желаниям она никогда раньше не прислушивалась. Жозетта была твердо уверена в одном: этот мужчина — ответ на все ее вопросы. Потому будь что будет. Она сделает то, что он потребует, и пусть смерть восторжествует над любовью. Этой встречи, пробудившей ее чувства, она ждала долгие годы, проклиная грязных самцов и мечтая о нежном любовнике. Вот только немного жаль, что человек, покоривший ее сердце, станет ее убийцей.
Фредерик Даглан в крылатке и фетровой шляпе, надвинутой до самых бровей, ждал, не сводя глаз с открытой двери дома за решетчатой оградой. Заскрипел гравий — двор пересекло чудовище женского пола в огромных галошах; из-под галош прыснули в разные стороны курицы. Возле будки заскулила на цепи собака, замахала хвостом в надежде на ласку.
— Заткнись! — рявкнуло на собаку чудовище, смерив злобным взглядом заодно и незнакомца, стоявшего под фонарем у ограды, после чего исчезло в темном провале подъезда.
Внезапно Фредерик Даглан почувствовал себя идиотом — собственный хитрый план напугать цветочницу, тем самым заставив ее повиноваться, показался ему сущим ребячеством. Что, если Жозетта Фату сейчас всполошит соседей и запрется у себя в комнате? Он думал, девушка сразу начнет кричать, сопротивляться, и заранее приготовил речь — это была жемчужина дипломатического искусства, — чтобы убедить ее тихо собраться и пойти с ним. Но покорность, с которой Жозетта поплелась к подъезду, его обезоружила. Она вела себя как охваченный головокружением альпинист, которого безудержно влечет пропасть. Вдруг это было притворство? Разыграла смирение и уже сбежала черным ходом? Нет. Вот она.
Жозетта вышла из дома с ковровым саквояжем в руке. Она успела причесаться и переоделась — дешевое платьице подчеркивало хрупкую женственную фигуру. Фредерик вспомнил ее маленькую упругую грудь под своей ладонью — тогда, в комнате, цветочница упала в обморок при виде вечернего гостя, и он едва успел ее подхватить, чтобы не ушиблась… Женщины редко разжигали в нем такую страсть с первого взгляда. Жозетте Фату это удалось. И все же ее покорность была подозрительна. Надо держать ухо востро…
