— Здесь я практикую и по мере скромных сил пытаюсь утишать несчастья и боль моих пациентов. Из лекарств у меня мало что есть.
Виктор подошел к застекленному шкафчику. Огуречник, сухая горчица, настойка йода, перекись водорода, банки, вата, бинты, борный спирт и арника составляли арсенал, с помощью которого отец Бонифас боролся с туберкулезом, недоеданием, язвой и прочими недугами бедняков.
— Ну и как прикажете лечить сифилис и принимать преждевременные роды? Я выслушиваю несчастных женщин и делаю, что могу.
— Они могли бы выбрать более почтенную профессию.
— Друг мой, с какой планеты вы свалились? Законы писаны для богачей. Гражданский кодекс запрещает девушке выходить замуж до пятнадцати лет, зато уголовный дозволяет выйти на панель в тринадцать! Женщина из народа впадает в нужду, если ее бросает муж, но развестись с ним не может. А дети — легкая добыча, любой негодяй легко подчинит их своей воле. Когда рождается первенец, муж начинает поколачивать жену, а после рождения второго ребенка уходит из семьи.
— И тогда его место занимает сутенер. Но почему женщина идет на это?
— Ей же надо на что-то жить! Вот вам пример. Одна из моих пациенток добилась предписания суда на содержание для дочери, но у той нет отца, и мать ничего не получит.
— Я не понимаю.
— Фактический отец не есть отец юридический: гражданский кодекс запрещает устанавливать отцовство.
Отец Бонифас пожал плечами, взял флакон арники и вышел в предбанник.
— Итак, Фернанда, ты снова ударилась об дверцу буфета? Хорошенький же у тебя синяк! — Он говорил мягко, его слова звучали успокаивающе.
Фернанда только моргнула в ответ.
— Держи, сестрица, будешь делать примочки три раза в день. Только помни, настойка щиплется, так что покрепче закрывай глаз. Посиди тут, я сейчас вернусь.
Он улыбнулся и едва заметно нахмурился, но, когда вернулся к столу, снова был сама невозмутимость. Виктор знал этот обычай: военный вождь никогда не показывает истинных чувств своим людям и все переживает в одиночку, укрывшись в стенах палатки.
— Вы принадлежите к миссионерскому ордену?
— Когда-то давно я жил в Африке. Работал в больнице. Теперь служу сирым и бедным, пытаюсь облегчить страдания тех, кого отвергло общество, и… Впрочем, историю своей жизни я вам пересказывать не стану! Чем могу быть полезен, мсье…
— Виктор Легри.
— Вы хотите пожертвовать денег на мою деятельность?
— Как раз собирался предложить, — откликнулся Виктор, доставая бумажник.
— Очень великодушно. Думаю, вас привел сюда не только альтруистический порыв?
— Вы правы. Мне назвали ваше имя, когда я наводил справки о кузине одной моей хорошей знакомой, Луизе Фонтан.
— Лулу? Она прелесть. Серьезная, работящая. Я забочусь о ней с тех пор, как ей стукнуло двенадцать лет.
— Три недели назад она…
Скрипнула дверь, и на пороге возникла женщина с ребенком на руках.
— Минутку, Марион.
Отец Бонифас повесил на шею стетоскоп.
— Продолжайте, мсье.
— Лулу переехала.
— Знаю, она меня предупредила. Надеюсь вскоре ее увидеть, она собирает для меня лекарственные травы.
— Больше на нее не рассчитывайте… Лулу задушили у таможни Ла Виллетт.
Несколько секунд отец Бонифас стоял, склонившись над хромированным подносом с пузырьками, а когда повернулся к Виктору, лицо у него было до крайности расстроенное.
— Вы уверены?
— Да. Ее кузина официально опознала тело в морге. Хотя Луиза Фонтан выкрасила волосы в черный цвет.
— Многие мои пациенты умирают, хотя я мог бы их спасти. Большинство из них уходят тихо, просто не хотят больше жить. Но Луиза… Лулу…
Его голос дрожал, в глазах стояли слезы. Виктор удивился такой чувствительности в жестком, больше похожем на грузчика с рынка, чем на священника, человеке.
— Да покоится она с миром, и свет Господень пребудет над ней вечно, — прошептал отец Бонифас и перекрестился. А потом пристально посмотрел на Виктора. — Мсье Легри, мне кажется, вы не были со мной полностью откровенны. Что вам от меня нужно?
— У вас есть адрес последнего места жительства Лулу? — спросил Виктор.
— Нет… Какое несчастье! Она была хорошей девочкой!
В комнате повисла гнетущая тишина. Секунд тридцать отец Бонифас стоял неподвижно и молча смотрел на Виктора.
— Нет, мсье, — твердо повторил он. — Лулу ничего не рассказала мне о своих планах, а я не расспрашивал, хотя, наверное, должен был. Она казалась очень счастливой.
— Сожалею, что принес дурную весть, — тихо произнес Виктор. — Не буду вам больше мешать.
У выхода он столкнулся с Марион. Она схватила его за руку.
— Я слышала ваш разговор. Кое-кто может быть в курсе насчет Лулу. Элиана Борель, она живет на улице Монжоль, все называют ее Моминетта. Вы найдете Элиану у кафе «Под вывеской л’Элизе», сошлетесь на меня.
Виктору очень не хотелось возвращаться на улицу Монжоль.
[307]
Это место напоминало ему населенные хищниками джунгли. По небу плыли разноцветные облака, за треснувшими во многих местах стеклами зажигались керосиновые лампы. В воздухе звучала мелодия:
Когда все возрождается для надежды,
И зима уходит далеко-далеко…
[308]
Виктор заметил кабачок на углу и вошел. Головы посетителей повернулись к нему, и он не на шутку испугался, но все тут же вернулись к своим разговорам.
— Да пошла ты, он отказался платить за ночь!
— …Укокошила сенатора в этот самый момент… Аневризма… ее прозвали Жницей.
Здоровяк в вязаной фуфайке угощался у стойки дешевым красным вином.
— Не скажете, где живет Моминетта? — спросил у него Виктор.
Любитель пикета дважды сплюнул и ответил со смешком:
— Мсье знаток! Напротив, на шестом, справа.
Я снова увижу Нормандию!
Этот край дал мне жизнь.
Коридор дома напоминал то ли пещеру, то ли вход в подземелье. Виктору пришла в голову мысль о Дворе чудес из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Отхожие места были устроены прямо на лестничных клетках и издавали ужасающее зловоние. Виктор задыхался и шагал через две ступени, торопясь добраться до шестого этажа. Наверху вонь оказалась еще сильнее — тут пахло еще и из выставленных к лестнице помойных ведер. На шестом этаже Виктора едва не сбил с ног полуголый, весь покрытый татуировками верзила. Виктор постучал в дверь.
