«Посланник» наблюдал за ним, прижавшись к стене красивого дома в стиле Людовика XIV, и решился оседлать велосипед, только когда книготорговец сел в фиакр. Он словно нарочно издевался над «посланником», вынуждая того опять крутить педали, не жалея ног. И куда же он направился? Выяснить можно только одним способом — следовать за ним по пятам.
Виктор вышел на площади Пасси и свернул на улицу с тем же названием. Он расспрашивал прохожих о Тимон-Буврее, пока наконец ему не подсказали, что тот живет на улице Рафаэль.
Квартал и правда оказался зажиточным, с красивыми домами. Здесь было тихо и спокойно, время от времени из боковых улочек выезжали велосипедисты. Мысли Виктора вернулись к двум загадочным событиям последнего времени — украденной чаше и письму, найденному у Таша. Внезапно они странным образом соединились, и перед его внутренним взором возник жуткий образ: на металлическом основании зловещей чаши вместо обезьяньего черепа — голова Таша, на ее губах играет улыбка. Он остановился и крепко зажмурился, прогоняя чудовищное видение.
Наконец он увидел роскошный дом Жоржа Тимон-Буврея. Виктор так устал, словно прошел пешком через всю столицу, но взял себя в руки и бодрым тоном попросил мажордома сообщить хозяевам о его приходе. Тот с недоверчивым видом прочитал его визитную карточку, помедлил, но в конце концов проводил в маленький салон, посоветовав сидеть смирно и не шуметь; минут через пятнадцать у натурщиков будет перерыв, и хозяин его примет.
Комната больше напоминала склад реквизита, чем салон. Тут было оружие всех эпох, начиная с древности: напротив бомбарды
[116]
выстроились рогатины и дубинки; мушкеты, алебарды и арбалеты соседствовали со шпагами и другим холодным оружием. Вдоль стен были расставлены манекены, закованные в латы и шлемы. Виктор заметил, что краешек гобелена, украшающего одну из стен, чуть колышется. Он поднялся, подошел ближе — там оказалась приоткрытая дверь, и он увидел часть мастерской художника.
Взгляд приковывало огромное полотно, изображающее военный лагерь: горящий костер, греющиеся у него солдаты, одетые в наполеоновскую форму. Позади, на подмостках, стояли пятеро натурщиков. Время от времени кто-нибудь из них устало облокачивался на перила. Если усы и брака
[117]
еще оставляли место для сомнений относительно того, кого они изображали, то чучело петуха, которое держал на руке самый пожилой из них, подтверждало: это галлы.
— Я устал как собака, с меня хватит, — заявил старик с петухом.
— Еще пару минут. Не шевелитесь, — холодно ответил голос откуда-то справа.
Виктор осторожно приоткрыл дверь шире и увидел сухопарого человека лет сорока в офицерской форме. Он стоял на верхней ступени стремянки с палитрой в одной руке и кистью в другой, словно капитан на мостике.
— Людоед, — пробурчал натурщик, изображавший Верцингеторикса.
Мэтр спустился на пару ступеней, чтобы нанести еще несколько мазков (Виктор заметил, что на нем удобные зимние ботинки), и мрачно объявил пятнадцатиминутный перерыв.
— Костюмы не испортите! — крикнул он натурщикам, которые поспешно стягивали парики.
Виктор вернулся в салон и подкараулил их, когда они выходили во дворик. Он сразу заметил итальянца в белом, как у судьи, парике и тронул его за плечо.
— Вы — Оссо Буко?
Старик с оскорбленным видом смерил его взглядом и хрипло произнес:
— Не так дерзко! Ты обращаешься к защитнику Герговии!
[118]
Остальные натурщики расхохотались и принялись зажигать трубки и сигареты.
— Жаль, что нельзя устроить сражение между галлами и римлянами, — усмехнулся один из них, — я бы поставил пару франков на Цезаря!
Оссо Буко сплюнул и отошел с Виктором в сторонку.
— Вчера вы получили от вашей соотечественницы некий предмет, который принадлежал моему другу. Я говорю о чаше, сделанной из черепа. Я готов выкупить его у вас. Назовите цену.
— Откуда у вашего друга эта дрянь и зачем она ему?
— Это семейная реликвия.
— Ничего себе! Я бы предпочел быть сиротой, чем расти в семье, у которой такие реликвии. Чаша была у меня, не стану отрицать. Я думал сделать из нее пепельницу. Но когда понял, что это такое, поспешил от нее избавиться.
Виктор удивленно наморщил лоб.
— Вы что, выбросили ее? Лучше бы вернули девушке!
— Почему выбросил? Просто не хотел хранить у себя. Не хватало еще, чтобы меня сочли людоедом! Этот Тимон-Буврей нанял меня за три франка в день — тогда как французы получают по пять! Обычно меня пишут в костюме бретонского рыбака или отшельника. А когда я не отдаю себя на растерзание мазилам, продаю мои маленькие поделки — мне хватает на пот-о-фе.
[119]
— Погодите, при чем здесь людоедство?
— Я вырезаю вещицы из бедренных и теменных костей, коленных чашечек, позвонков. Делаю ложечки для горчицы, пепельницы, подушечки для полировки ногтей из костей крупного рогатого скота. Но скорее сдохну, чем осмелюсь использовать кости человека! Это не только безнравственно, но и запрещено законом!
— И все равно мне непонятно…
— Чаша вашего друга сделана из черепа ребенка. Черт, какая мерзость!
— Ребенка?! Вы с ума сошли, это обезьяний череп!
— Вчера вечером я для верности показал ее одному студенту-медику. Его вердикт однозначен: это человеческий череп. Так что я продал ее моему соседу с улицы Удон, его можно найти на мясном рынке.
— Как его зовут?
— Эспри Боррез. Думаю, он уже сбыл ее своему кузену. А этого ищите на ярмарке железного лома.
— Бульвар Ришар-Леонар?
— Точно. Около Бастоша.
И Оссо Буко опустил в карман монетку в четырнадцать су.
— Благодарю за пожертвование. Приходите на бульвар Сен-Миш, я вырежу для вас ушную лопаточку или крючок для накалывания бумаг.
Виктор покинул дом художника. Что за странное дело! Каждый раз, когда кажется, что чаша Джона Кавендиша вот-вот попадет ему в руки, она снова ускользает! Похоже, найти Грааль и то проще! Нужно рассказать все Кэндзи, и чем быстрее, тем лучше.
И он поспешил к улице Пасси, стараясь выкинуть из головы мысли о Таша. «Посланник» неотступно следовал за ним.
Они условились встретиться у железнодорожного вокзала Венсенн. Кэндзи и Жозеф приехали первыми и теперь в ожидании Виктора лакомились жареными каштанами, наблюдая за текущим мимо потоком пассажиров.
Жозеф обратил внимание на молодого человека в шляпе-канотье, с гвоздикой в петлице и букетом лилий в руках. К нему подбежала девушка в светлом платье, и Жозеф отвернулся, не в силах спокойно глядеть на счастье, которое не нужно было прятать. Доведется ли ему когда-нибудь вот так, прилюдно, демонстрировать свои чувства к Айрис? Он с укором взглянул на Кэндзи, но тот невозмутимо жевал каштаны. Вот из-за кого им приходится довольствоваться мимолетными поцелуями в комнатке позади книжной лавки! Кончится тем, что Айрис, как и Валентину, выдадут за какого-нибудь хлыща!
