Статковский вспыхнул.
– Простите, голубчик… Я спрашиваю об этом для пользы моего дела.
– Нет, нет, меня никто не знает. Прошлое умерло. Теперешние же «мастера» знать меня не могут.
Когда мы остались одни, я спросил Путилина:
– Кто этот субъект?
– Знаменитый некогда шулер. Он попался мне в руки. Он на коленях клялся и умолял, что исправится, что больше никогда не будет заниматься своим позорным ремеслом. Я спас его. И он сдержал слово. Теперь он служит, у него уже взрослые дети.
– И не играет?
– Никогда. Даже в дурачка.
Мы распрощались.
– Я уведомлю тебя, лишь только случится что новое.
Личность самоубийцы опознана. Сибирский золотопромышленник и его свита
На другой день, не утерпев, я заехал к Путилину.
– Ну что, Иван Дмитриевич, нового ничего пока?
– Работаем, – неопределенно ответил он.
В то время, как мы болтали, Путилину доложили, что его желает видеть дама, госпожа Грушницкая.
– Попросите.
В кабинет вошла молодая, миловидная дама, отлично одетая. Она была очень взволнована. Лицо заплакано.
– Чем могу служить, сударыня? Садитесь, пожалуйста.
– У меня… у меня исчез муж. Я не обратила бы внимания на то обстоятельство, что он не ночевал ночь, но по городу ходят слухи, что вчера, кажется, у вас был найден труп самоубийцы. Я страшно встревожена, ваше превосходительство… У меня является ужасное предчувствие… Я бросилась к вам… ради бога, если что-нибудь вы знаете…
Путилин выразительно посмотрел на меня. Облако грусти легло на его прекрасное лицо.
– Вашего мужа звали… его имя начинается с буквы А?
Дама вздрогнула.
– А вы откуда это знаете? Да, его имя Александр. Александр Николаевич Грушницкий… Ради бога…
Путилина нервно передернуло.
– Успокойтесь, сударыня… Не надо волноваться… Скажите, ваш муж любил играть?
– Да. Вы и это знаете? Стало быть… вы его знаете?
Дама в волнении вскочила с кресла.
– Ах, не мучьте меня, скажите скорее, он жив? Да? Этот самоубийца не он?
– Доктор, будь добр, приготовь, – быстро бросил Путилин.
Я понял, что это значит. Из аптечки, находящейся в кабинете моего друга, я вынул валерьяновые капли и поспешно накапал их в рюмку с водой. О, сколько раз мне приходилось это делать здесь, в этом помещении, видевшем столько слез, обмороков, потрясающих сцен…
– Сударыня, вы так взволнованы… выпейте капель. Это – мой друг, доктор… Он вам приготовил.
Г-жа Грушницкая начала пить, но подавилась. Очевидно, истеричный шар уже подступил к горлу бедной женщины.
– Это почерк вашего мужа? – показал ей записку Путилин, закрывая последнюю строчку, где говорилось о намерении самоубийства.
– Да! – вскрикнула она.
И испуганно, жалобно-жалобно посмотрела на нас. Сколько ужаса, мук засветилось в этом взоре!
– Стало быть… стало быть… – пролепетала она и покачнулась.
– Увы, сударыня, будьте тверды, соберитесь с силами – ваш муж застрелился.
Я подхватил бедную молодую вдову.
Минутный обморок сменился жестокой, но и благодетельной истерикой. Я возился около нее, оказывая ей медицинскую помощь, а Путилин, не выносивший женских слез, нервно потирал виски.
– Эдакие сумасброды… этакое легкомыслие…
Спустя немного времени, давясь слезами, Грушницкая поведала нам грустную историю, разразившуюся для нее такой потрясающей катастрофой, как самоубийство мужа.
– Все проклятый картежный азарт… Это он погубил мужа.
– Он сильно и давно играл?
– Как он играл, вы можете судить по тому, что в течение полутора лет он спустил три наших имения. Мы ведь были очень богатые…
– А теперь?
– Теперь не осталось ничего, буквально ничего, кроме долгов. Мы с пятилетней дочерью – нищие.
– А скажите, госпожа Грушницкая, про какие чужие деньги он упоминает в своей предсмертной записке? Вам известно это или нет?
Несчастная женщина закрыла лицо руками.
– Боюсь думать, но предполагаю, что речь идет о деньгах сиротки Юлии Вышеславцевой, нашей очень отдаленной родственницы, девочки четырнадцати лет, опекуном которой он был назначен. О, какой ужас! К довершению всего – еще позор, преступление, запятнанное имя.
Путилин с искренним сочувствием смотрел на вдову.
– Вы не знаете, где играл ваш муж?
– Нет. Он никогда сам ничего не говорил мне об этом, а мне тяжело и противно было расспрашивать.
– Ну-с, последний вопрос: на пальцах вашего мужа были кольца?
– Да, он всегда носил кольца, но особенно не разлучался никогда с двумя: одно – большой кабошон-изумруд, другое – опал, осыпанный бриллиантами.
– Вот и все… Тело вашего супруга должно находиться теперь в анатомическом театре. Торопитесь туда.
Грушницкая опять зарыдала.
– Дайте мне ваш адрес. Может быть, я сумею что-нибудь сделать для вас…
– Чем вы можете теперь мне помочь, господин Путилин? – подняла бедняжка глаза, полные слез, на Путилина.
И вскоре вышла из кабинета.
Не успела еще закрыться за ней дверь, как в кабинет вошел Статковский.
– Ну? – быстро задал ему вопрос Путилин.
Экс-шулер уныло покачал головой.
– Очень мало утешительного, ваше превосходительство.
– А именно?
– Ходят слухи, что в Петербурге действительно находится «варшавский гастролер» Сигизмунд Иосифович Прженецкий. Это король шулеров. Это звезда первой величины. Но где он пребывает, где играет, узнать об этом не удалось.
– Но его сообщники?
– Очевидно, он и от них держится в секрете. Як Бога кохам, он задумал один, без дележки, заработать десятки, сотни тысяч! Прошу верить, я с отвращением вошел в переговоры с несколькими мелкими «мастерами». В одном клубе я сразу заметил «чистую» игру такого господина. Я подошел к столу и сделал условный знак ему. Он побледнел и с испугом поглядел на меня. Кончив талию метки, он вызвал меня в другую комнату и спросил: «Наш?» – «Ваш», – ответил я. «А вот скажите, пан: где вы еще играете?» – «Больше нигде. Дела ничего не стоят». – «А как же говорят, что одного богача обыграли?» – «Не знаю. Може это пан-черт Прженецкий?»
Путилин расхохотался.
– Так и сказал: пан-черт?
– А то есть истина!
