Поселки, села, маленькие городки сменяются все новыми и новыми.
Вот бурлаки идут бичевой. Далеко-далеко разносится по водному пространству их песнь, вернее, тот стон, про который Некрасов сказал, что этот стон у нас песней зовется:
Ты взойди, взойди-и-и, солнце красное
Над Волгой-рекой…
И потом – припев-крик:
И вот пошла, и вот пошла…
Это – баржа пошла, политая потом и кровью русских поильцев и кормильцев.
Мы плыли второй день.
Путилин чувствовал себя превосходно.
Вставали мы рано, выходили на палубу, где полной грудью вдыхали свежий утренний воздух.
Розоватая пелена – предвестник восхода солнца – окутывала красавицу-реку.
– Как хорошо! – вырывалось восторженно у Путилина.
– Чего лучше, – вторил я. – И знаешь, Иван Дмитриевич, что особенно хорошо?
– А именно?
– То, что никто вот не может сейчас явиться и сказать: «Ваше превосходительство, Иван Дмитриевич, на вас только вся надежда! Дело такое темное… только вы одни можете пролить свет на это загадочное убийство… исчезновение… Это вот действительно великолепно!»
Мой великий друг расхохотался.
– Честное слово, доктор, мои клиенты надоели тебе, кажется, гораздо более, чем мне!
– Не надоели, но пора ведь и честь знать. Насели на человека, а до его внутренней жизни, до его здоровья ровно никому нет дела. Вынь да положь! Это отличительно русская черта – не беречь своих талантов. И потому самое лучшее – хоть на время очутиться на нейтральной почве, на воде.
– Так что «на воде» я вне опасности от чьего-либо покушения на мою драгоценную особу?
– Я так думаю, – буркнул я.
– А… а разве ты забыл, что и на воде у меня разыгрывались сражения? Ты забыл про арест «претендента на Болгарский престол» – корнета Савина на пароходе между Константинополем и Бургасом?
Хотя, каюсь, я и был уличен моим славным другом, так сказать, пойман с поличным, но… попытался вывернуться.
– Так ведь это дело, Иван Дмитриевич, ты начал на суше, а окончил его только на шири водного пространства.
– Браво, доктор! Удачный ответ!
Налюбовавшись вдосталь прелестными видами, надышавшись чудным воздухом, мы спускались, обыкновенно, с палубы в большую общую столовую, где подкрепляли наши грешные телеса легким утренним завтраком, сдобренным стаканом-другим кофе.
Так было и на этот раз, с той только разницей, что мы спустились не вместе, Путилин что-то задержался на палубе.
Мое посрамление. полицеймейстер. Странная трагедия на пароходе
Лишь только я спустился с последней ступени лесенки, как столкнулся нос к носу с бравым полковником.
Он вежливо приложился к козырьку белой фуражки и задал мне вопрос:
– Простите, я имею честь говорить с доктором Z.?
Моему изумлению не было границ.
«Откуда он знает меня?»
– К вашим услугам, – ответил я.
– Позвольте представиться: рыбинский полицеймейстер, полковник Дворжецкий.
Слово «полицеймейстер» меня неприятно поразило. Сразу запахло чем-то криминальным.
– Скажите, пожалуйста, доктор, где находится ваш знаменитый друг, наш высокочтимый Иван Дмитриевич Путилин?
Я вздрогнул, насторожился.
«Черт возьми, вот так история! Да неужели наше инкогнито раскрыто?» – подумал я.
Но я решил геройски защищать моего друга.
– Виноват, я вас не понимаю, полковник, почему вы спрашиваете о Путилине. Его здесь нет. Он в Петербурге.
Полицеймейстер хитро прищурился на меня, слегка улыбаясь сквозь пушистые усы.
– Pardon, доктор, мне известно, что знаменитый Путилин находится здесь, на пароходе, – ответил он.
Я начинал беситься.
– То есть почему это вам может быть известно, что Путилин находится здесь?
– Потому, что двое из публики первого класса его узнали. – «Вот, – сказали они, – идет Путилин со своим другом, доктором».
Я пробовал еще не сдаваться.
– Они могли ошибиться, вот и все! – отрезал я. – А… а скажите, пожалуйста, полковник, вы вообще для чего спрашиваете меня о Путилине?
– Изволите видеть, доктор: сейчас в каюте первого класса нашего парохода, где едет известный рыбинский миллионер, случилось загадочное исчезновение его больного сына. Я лично знаю его, этого миллионера. Он в ужасе. Он бросился ко мне. Я, узнав случайно, что еду вместе с высокочтимым Путилиным, решился обратиться к нему.
– Послушайте, полковник, скрываться теперь нечего, да, со мной едет Путилин. Но, как доктор, я должен заметить вам, что Иван Дмитриевич нуждается в известном покое, отдыхе. Ради Бога, оставьте вы его в стороне. Неужели, на самом деле, он не имеет права никуда сунуть носа без того, чтобы его не сцапали? Обойдитесь собственными средствами. Вы – власть. В вашем распоряжении – все средства.
– Но, дорогой доктор, просто бы посоветоваться… Я, признаюсь, сам чувствую всю неловкость моего вмешательства… Я вовсе не желал бы беспокоить вашего знаменитого друга, но, поверьте, горе несчастного отца так велико.
– С кем ты говоришь, доктор? – прозвучал голос Путилина. – В чем дело?
По лесенке спускался великий, благородный сыщик.
– Ты так взволнованно говоришь…
Я с отчаянием махнул рукой и отошел.
«Все потеряно! О, проклятье!» – чуть не вслух вырвалось у меня.
Полковник-полицеймейстер так и рванулся к Путилину.
– Я так счастлив видеть вас, ваше превосходительство. Признаюсь, ваш друг, доктор, не хотел допустить меня до вас.
Полицеймейстер представился.
– О, мой милый доктор меня оберегает! Что такое? Что случилось?
Полковник пролепетал те же слова, что и мне. Путилин, улыбаясь, обратился ко мне:
– Итак, доктор, на воде безопасно?
Конечно, только я один понял тонкий сарказм этого вопроса моего друга, полицеймейстер просто глупо хлопал глазами.
– И никто, доктор, «на шири водного пространства» не смеет меня арестовать?
– Оставь! Не добивай! – со злобой вырвалось у меня.
Путилин сразу видоизменился. Вместо добродушного туриста перед нами стоял невозмутимо спокойный, строго официальный, служебный Путилин.
– Ну-с, ведите меня к вашему миллионеру, полковник.
Каюта рыбинского богатея находилась почти рядом с нашей, через одну.
Полковник вошел первым и подошел к сидящему в позе глубокого отчаяния красивому старику с большой окладистой бородой.
