– Почему так мало?
– А мне ждать недосуг, ты так все красиво расписала про снег и солнце, что мне самому захотелось оказаться там поскорее…
Солнце стояло в зените, но в лесу, как ни странно, ощущалось приближение вечера. Тени постепенно удлинялись, и белизна снега обретала множество оттенков: от розовато-золотистого до голубого, переходящего в ультрамариновый. Машина проехала сначала по основной дороге, потом мы свернули на боковую трассу, тонувшую в снегу, и не сговариваясь, взглянули друг на друга. Ехать дальше было невозможно, но Шаповалов все же ухитрился продвинуться вперед еще немного и остановиться между березой и невысокой раскидистой елкой. Елка так старательно топорщила ветки, как будто приседала в реверансе. Я помнила, что где-то неподалеку протекает речушка, но в какой она стороне, почти забыла – я же не была в лесу сто лет! Я выпрыгнула из машины и чуть не провалилась в снег по пояс. Шаповалов что-то крикнул, но запоздал: снег оказался выше среза моих сапог… Но я, ничего не слушая, загребала снег ногами, направляясь в ту сторону, где должна была быть речка. Журчание воды я услышала, огибая старую расщепленную молнией ель. Я крикнула Шаповалову, что иду в правильном направлении, и устремилась вперед – на звонкие ритмичные трели воды…
Темная весенняя вода текла мимо обнажившихся берегов, напоминавших слоеный торт, – снег пышными шапками лежал на черной влажной земле, словно слегка подтаявшие сливки, готовые вот-вот сползти в воду.
Речка была неглубокой, деревья на берегу были голыми, с шершавой корой. От запаха воды и бликов света на розово-белом искрящемся снегу у меня закружилась голова. Боже мой! Дожить до тридцати пяти лет – и не видеть этой красоты! Где были мои глаза, и зачем я вообще тогда живу?! Мама миа! Сколько всего прошло мимо меня!
Мы молча постояли на берегу речки и тихонько пошли назад, к машине.
Зашли в кафе, располагавшееся у входа в лесопарк, и заказали вкусный клюквенный морс и пирожки с капустой и с грибами. Пирожки были теплыми и очень вкусными, и я торопливо пожирала их, словно куда-то спешила. Шаповалов смотрел на меня и улыбался. Потом он встал и отошел в туалет.
Зазвонил телефон в его барсетке, и я украдкой вытащила его, повинуясь острому чувству любопытства. На экране дисплея высветилась фотография молодой пышногрудой женщины с младенцем на руках. И подпись: Алена!
Мои щеки запылали. Кто это? Сестра? Родственница! Или?..
Я сунула телефон обратно в барсетку. Пискнула эсэмэска. Я нажала на кнопку и прочитала ее.
«Дорогой папочка! Мы с нетерпением ждем твоего возвращения из Москвы. Алена и твой сынишка Вовка!»
Я прижала руку к груди и вскочила со стула. ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ГОСПОДИ! Ну и скотина же этот Шаповалов!..
Я ринулась к выходу: мне не хотелось ни встречаться с Шаповаловым, ни слушать его объяснения… но, согласно неписаным «драматургическим законам» жизни, мы с ним столкнулись в коридоре.
– Ты куда? Что случилось?!
– Никуда! Пусти!
Шаповалов схватил меня за руку:
– Влада! Объясни!
– Ты с-коти-н-на! – мои зубы застучали. Меня била дрожь, и я не могла ничего с собой поделать. – Ты мне морочил голову! У тебя есть жена и маленький ребенок, а ты мне об этом ничего не сказал!
– А… – Шаповалов закусил губу. – Это совсем не то, что ты думаешь! Я сейчас тебе все расскажу…
– Ты сволочь! – заорала я. – Подлец! – И, с размаху залепив ему пощечину, я рванула к выходу, утирая слезы на бегу.
– Влада-а-а-а! – донеслось до меня.
Но я бежала вперед, ничего не видя и не слыша вокруг себя.
Я не помню, как вернулась домой, упала на кровать и залилась слезами.
Настроение у меня было – хуже не придумаешь. Шаповалов мощно ударил меня под дых, и я никак не могла прийти в себя.
Но я и на саму себя злилась… ужасно! За то, что размякла и позволила себе увлечься этим «дальневосточным мачо». Я злилась весь остаток дня и добрых полночи. Ворочалась в постели, никак не могла уснуть. Шаповалов два раза звонил мне – я не отвечала. Звонила Ирочкина тетя, мне пришлось успокаивать ее, говорить, что, возможно, Ирочка уехала на пару дней куда-нибудь с кавалером.
Элеонора Николаевна плакала и причитала, что «ей вечно в жизни не везет, а с бедной сироткой явно случилось что-то плохое, а она-то ничего не может сделать, как-то помочь»…
Я кое-как успокоила Элеонору Николаевну, сказала – когда Ирочка объявится, я сразу же перезвоню ей.
Злость на Шаповалова не давала мне спокойно выпить кофе, спокойно принять душ, «сделать» прическу – волосок к волоску, создать мое обычное безукоризненное совершенство, как говаривала обычно Тамара Петровна, и поехать на работу. Я была выбита из колеи очень грубо и весьма основательно и не знала, что мне делать со своей злостью, отчаянием и досадой. Хотелось разыскать Шаповалова и долго трясти его, потом с наслаждением избить и еще и пнуть покрепче – напоследок. Но эти кровожадные картинки даже не успели как следует прокрутиться в моей голове, как я поняла всю тщетность и бесполезность своих «надежд». Шаповалов выше меня и крупнее раза в два. Он просто перешибет меня пополам одним махом… Наконец я скрючилась на дне ванны под струями воды и тихо заплакала. Слезы мои смешивались с водой, и я вдруг поняла, что мне ужасно не хочется ехать на работу и выполнять свои прямые обязанности. С трудом, с огромным волевым усилием я выключила воду, растерлась досуха полотенцем и вышла из ванной комнаты – с комком, прочно застрявшим в горле.
Из машины я позвонила Ирочке. Ее тетка подняла трубку, и я отключилась, не желая выслушивать ее новые стенания и причитания. Мобильный телефон Ирочки по-прежнему был «недоступен».
На работе я с мрачной миной на лице прошла мимо охранника и поднялась на наш этаж. Было странно не увидеть Ирочку на ее обычном месте. Я на миг приостановилась у ее стола и прошла в свой кабинет. Там меня уже ждал Гриша – с дикими, вытаращенными до предела глазами, с проросшей на щеках бело-серой щетиной.
– Ты что тут делаешь? – я даже вздрогнула, увидев его. – Почему ты так рано на работу явился?
– А ты почему?
– Просто так.
– Ну а я… не просто так. Ирочка!.. Так и не объявилась! – выпалил он. – Я бегал в милицию, а они говорят: должно три дня пройти, чтобы человека пропавшим объявили. Сидят, козлы, и ржут: девка, мол, загуляла, а ты, кобель старый, паникуешь. Подожди немного, сама вернется. Тем более что я ей даже не родственник.
– Гриш!
– А? – он посмотрел на меня без всякого интереса, словно я была глухой. Если бы я сейчас, например, объявила о начале атомной бомбардировки и велела ему срочно бежать в убежище, Гриша бы меня не понял и остался бы сидеть на месте.
– Ты меня слышишь?
– Слышу. Очень даже хорошо слышу. Ты хочешь мне сказать что-то насчет ролика и других наших рабочих дел… прости, но вникать в это в данный момент я не могу. Уж очень все это мелко и несущественно по сравнению с Ирочкиной пропажей! На кону жизнь человека, а там… ролик, – и он кратко, но презрительно рассмеялся, обнажив зубы в каком-то волчьем оскале.
