– А что такое гужевой транспорт? – спросила Тата.
Как бы наглядно иллюстрируя мои слова, из-за поворота показалась лошадь, везущая телегу соломы. На соломе сидел старик, черный от загара, с выцветшими блекло-голубыми глазами.
– Вот он – гужевой, – кивнула я Тате. – Так наши предки передвигались…
– По-понятно, – выдавила Тата, вновь подпрыгивая на сиденье. – Я, кажется, язык прикусила.
– Не дрейфь. Скоро приедем…
– А куда мы едем-то? – задала резонный вопрос Тата. – Мы ведь уже в Охмелино!
При этих словах мы посмотрели друг на друга.
– А дедулька может оказаться источником информации, – подала дельную мысль Тата. – Очень даже ценным! Он тут старожил и наверняка всех знает до пятого колена.
– До пятого не до пятого, но ты права… Сразу виден практичный американский подход к делу, – резюмировала я. – Мозги направлены на добычу информации и ее обработку. Респект!
Мы затормозили, и я приспустила стекло.
– Добрый день! – громко сказала Тата, выдав фирменный американский «смайл».
Но старик ехал себе по дороге, не обращая на нас никакого внимания.
– Добрый день! – возвысила голос Тата. – Кажется, он глуховат, – заключила она шепотом.
– Если глуховат, чего ж ты шепчешь? – заметила я.
Тата прыснула:
– Сейчас я выйду из машины и попробую с ним поговорить. Где у тебя фотография-то Славкина? Давай ее сюда!
Я протянула ей старое фото. Тата повертела его в руках:
– Совсем не похож! Вот что с людьми время делает.
Она вышла из машины и направилась к деду.
Я подъехала поближе. Лошадь косилась на автомобиль, но, очевидно, по причине старости реагировала вяло. Только встряхивала гривой.
– Дедуль! – крикнула Тата.
– А! Тпр-ру! – Он натянул вожжи, и лошадь остановилась.
Тата как раз стояла вблизи от лошадиного зада, и лошадиный хвост весело заехал по ее лицу.
– Тьфу! – плюнула она. – Дедуль! Вы тут давно живете?
Он пожевал губами, посмотрел на Тату:
– Ну… энта… с рождения. А чо?
– Вы здесь всех знаете?
– А то!
– Этот мужчина вам знаком? – спросила Тата, протягивая ему снимок Славы.
Он взял в руки фото и повертел его.
– Кажись, Марьи Степановны сынок. Петька непутевый…
– Почему – непутевый? – взвилась Тата. – Это точно он? Вы ничего не перепутали?
– У меня с головой все в порядке, – обидевшись, сказал старик. – Спросите про Василья Семеныча, вам каждый скажет. Память еще работает. Во! – И он выразительно постучал себя указательным пальцем по голове.
– И где сейчас Петя? Вы его давно видели?
– Сто лет назад. После школы уехал он сразу в город, в С***. А до этого матери одни хлопоты доставлял. Шкодливый паренек был!
– Что вы имеете в виду? – резко спросила Тата.
– Я не глухой, – вновь обиделся старик. – Только правое ухо немного барахлит. А так – все в порядке. Что я хотел сказать? Вороватый он был! Пару раз деньги у людей стянул. Потом еще телевизор импортный утащил у Сечкиных. Им его сын в подарок привез. Украл и поехал в город, чтобы на рынке продать. В общем, воровал по мелочи. Поймать его не смогли. Но знали, что это – он. Больше у нас вроде некому было такими делами заниматься. Тьфу! Жалко мамашу его было. Неплохая баба была. Без мужика его тянула.
– Она жива?
– Кто?
– Мать Петьки?
– Не-е! Померла пять лет назад. Могилка заброшена. Никто не смотрит за ней.
– А Петька!
– Что – Петька?
– Он после школы в город уехал, вы сказали?
– Да. Смотался. В институт не поступил, заработки случайные у него были. То да се… А потом вроде с бандитами он связался. В общем, мутный парень. Гнилой. Валет он и есть Валет! Тьфу, пакость одна!
– А как фамилия Пети? – крикнула я.
– Фамилья? Моршанов. Моршанов Петр Николаеич, по батюшке. А вы кто ему будете?
– Давние знакомые. Разыскиваем вот его.
– Значит, видали его?
– Видели… давно.
– А… ну так скажите ему, чтобы он на могилу матери приехал. Похоронить-то он ее похоронил. А потом – носа сюда не казал. Не по-божески это и не по-людски.
– Передадим, непременно.
– Н-но! – резко выкрикнул Василий Семеныч и с силой хлестнул вожжами по спине лошади. От неожиданности скотинка рванула вперед и вторично огрела Тату хвостом по лицу.
– Блин! – завопила она. – Опять меня эта гадость по лицу хлещет! Салфетки влажные есть? Лицо хочу вытереть… Эта коняка дважды меня «поцеловала»! Наверное, в ее хвосте куча микробов.
– Да брось, это ты там, в Америке своей, на чистоте помешалась? Чуть что – там ручки моют, от микробов избавляются! Покойный Майкл Джексон и вовсе в марлевой повязке ходил – боялся контакта с воздушной средой. Ничего с тобой не будет. Не паникуй.
– Ага! Лекцию целую прочитала. Спасибочки! Воду лучше дай!
– Бери! – Я бросила ей бутылку воды. – Только расходуй аккуратно. Когда мы еще заправимся? Надо было больше воды с собой брать.
Тата умылась и протерла щеки салфеткой.
– Ну и что скажешь?
– Зацепка у нас теперь есть. И серьезная! По крайней мере, мы знаем его фамилию и имя-отчество. Моршанов Петр Николаевич. Интересно, – усмехнулась я. – Когда же он успел стать Славой? И как быстро привык к этому имени? Какой артист в нем пропал! А мне еще врал, что из Твери, обещал туда свозить как-нибудь! Теперь я прекрасно понимаю, что у него все было заранее рассчитано: охмурить, обобрать и слинять. И врал мне – внаглую, понимая, что влюбленная женщина проверять его не станет. Хорошим знатоком женской души оказался!
– С таким же успехом мы можем искать иголку в стоге сена. Город С***… это не деревня, – заметила Тата.
– Не деревня, но это лучше, чем ничего.
– Я смотрю, ты стала оптимисткой?
– Больше мне ничего и не остается. Оптимизм – последнее прибежище отчаявшихся?!
– Это твои слова?
– Чья-то цитата. Только не спрашивай чья. Все равно не скажу.
Мы торопились попасть в город засветло, до наступления темноты. Я выжимала из машины все, что могла. Автомобилей на трассе было немного, солнце жарило вовсю, хотелось есть, придорожные кафе завлекали своими вывесками. Уже не однажды Тата молила меня остановиться и выпить хотя бы кофе, но я, упрямо стиснув зубы, гнала и гнала машину вперед. Я не хотела, чтобы ночь застала нас в дороге.
