– Надо признать, что Алле был большой фантазер и юморист, – заключил господин Выгоднер.
– Малевич даже не первый придумал нарисовать монохромную фигуру! – ахнула я. – Почему же тогда он знаменит на весь мир, а художников из «Салона непоследовательных» не знает никто?
– Потому что они не рассказали миру ничего о сакральном смысле своих работ. Ну, посмеялись, развлекли публику и забыли. А Малевич проделал огромную работу по теоретическому обоснованию «Черного квадрата». Он назвал «Черный квадрат» «голой иконой без рамы», а себя – Председателем Пространства. Малевич открыто заявил о своем намерении «зарезать искусство живописное, уложить его в гроб и припечатать Черным квадратом». Говоря другими словами, он начал грамотную пиар-кампанию своих полотен.
– Так вот оно что! – воскликнула я. – Малевич просто талантливый пиарщик! Теперь понятно. Странно только, сколько народу на это повелось. И до сих пор ведется. Это похоже на коллективное помешательство.
– Нет, скорее на коллективный договор, – усмехнулся Израиль Моисеевич.
– Как так?
– А вот так. На художественном рынке действуют три группы участников: художники, галеристы и покупатели. Задача галеристов – продать картины как можно дороже, поскольку они имеют процент от сделки. Художники тоже в этом заинтересованы, и покупатели, как ни странно, тоже. Ведь если ты покупаешь какого-нибудь Пупкина за пять рублей, то потом сможешь его продать разве что за десять рублей. Не получив при этом никакого морального удовлетворения. Но ежели приобретаешь Пикассо за пять миллионов, то мало того, что продашь его за двойную цену, так еще и заработаешь славу тонкого ценителя искусств и вообще приличного человека. Для того, кто сделал состояние на торговле наркотиками, это очень важно. Я понятно объясняю?
– Вполне.
– Тогда идем дальше. Чтобы у галериста покупали картины, он должен представляться законодателем вкусов. Галеристы, действуя заодно с искусствоведами и художественными критиками, создают рейтинги картин. Некоторые творения нарекают «шедеврами», тем самым повышая их стоимость. Чтобы фальшивые шедевры поднялись в цене, галерея пропускает картины через музей – отмывает их точно так же, как рэкетир отмывает неправедно нажитые деньги в ресторане и казино.
– А если музей откажется принять картину и открыто заявит, что она – полный отстой?
– Не откажется. Чтобы музей выставил сомнительное собрание, его директора связывают обязательствами правительственные чиновники и банкиры. Чтобы банкир или чиновник был заинтересован в современном искусстве, он должен бояться оказаться немодным… Ирония состоит в том, что все участники художественного рынка повязаны взаимным страхом и круговой порукой. Невозможно уличить во вранье одного из участников, чтобы не посыпалась вся сложная система отношений и ценностей. «Мои квадратики – неподлинные? Позвольте, а ваши рейтинги что, настоящие?» – «Мои рейтинги ненастоящие? А ваши деньги, простите, какого происхождения?»
Несколько секунд я переваривала информацию, потом восхищенно протянула:
– Удивительно слышать такое от искусствоведа… Сказать, что Малевич – всего лишь авантюрист и грамотный пиарщик, которого поддерживает лживая система художественного рынка. Вы всегда столь откровенны?
Израиль Моисеевич театрально всплеснул руками:
– Я вас умоляю! Я точно такой же участник всеобщего вранья и круговой поруки, как и все остальные. Я всегда иду в ногу с большинством, поверьте, так безопаснее. Признался только вам, поскольку вы мне симпатичны. Возможно, кто-то еще из галеристов и критиков думает о Малевиче точно так же, но публично никогда не признается. Я же говорю – коллективный договор!
– Давайте вернемся к Кулебякину, – предложила я. – Продавать мне его картины сейчас или подождать?
– Деточка, если вы хотите лет через тридцать сидеть на Лазурном Берегу, кушать черную икру золотой ложечкой и любоваться на кольцо с бриллиантом величиной с перепелиное яйцо на своем пальце, сейчас ни за что не продавайте.
Я улыбнулась:
– Через тридцать лет, если доживу, мои пальцы изуродует артрит, кольцо с бриллиантом на них будет неуместно.
– Дорогая моя, поверьте человеку, который достаточно пожил на этом свете. В старости роскоши и комфорта хочется еще больше, чем в молодые годы. А бриллиант величиной с перепелиное яйцо уместен всегда.
– То есть вы считаете, что когда-нибудь Кулебякин будет стоить целое состояние? Значит, он все-таки гениален?
– Кулебякин – талант, бог при рождении определенно поцеловал его в темечко. Но на роду ему не суждено было прославиться, кто-то делает это искусственно.
– Значит, Кулебякина продвигают? Кто? Андрон Панайотов?
Услышав фамилию идейного оппонента, Израиль Моисеевич брезгливо поморщился:
– Панайотов – лишь марионетка в чужих руках. Имена тех, кто за ним стоит, мы узнаем позже. Просто посмотрим, кто окажется владельцем основной коллекции.
– У вас есть какие-то предположения, кто это может быть?
Израиль Моисеевич поднялся из-за стола:
– Увы, больше я ничего не могу сообщить. И так я был с вами предельно откровенен. В следующий раз, когда обратитесь ко мне за консультацией, зовите меня дядя Изя.
Я распахнула глаза:
– Дядя Изя?!
– Человек, у которого есть картины Николая Кулебякина, мне как родственник. Когда будете их продавать, мы еще увидимся, обещаю. А сейчас я должен откланяться.
Я улыбнулась:
– До встречи на Лазурном Берегу! Лет через тридцать.
Глава 26
Днем позвонил Мишка Пряхин и без лишних предисловий сообщил:
– Я нашел в Каринкином ноутбуке кое-что интересное. Как ты и предполагала, это связано с художником Кулебякиным. Я так понимаю, он давно умер. Судя по переписке, последние полгода Каринка через знакомых в Америке разыскивала его наследников. И, представь себе, нашла. Ты знаешь, кто такая Марина Смыслова?
– Жена Кулебякина. Она умерла от рака раньше него, еще в Союзе.
– Правильно. Так вот, у нее остались две девочки от первого брака. Оказывается, в свое время Кулебякин их удочерил, они уехали в Америку вместе с ним, выучились там, старшая, Вероника, стала юристом. И Карине удалось выйти на эту Веронику. Я обнаружил черновик письма к ней, который Карина не успела отправить. В нем она предупреждает наследницу, что картины ее отчима разворовывают через Музей советского искусства, что ей надо срочно приехать в Россию и заявить права на наследство.
– Карина точно не отправила это письмо?
– Точно, я вскрыл ее почтовый ящик, среди отправленных его нет. Очевидно, она решила подождать, пока у нее на руках не будут бесспорные доказательства.
Я впала в задумчивость, а Пряхин принялся с подъемом вещать:
