– Да, он сегодня с дежур… – И вдруг остатки сна рванулись прочь, и Лера, прислонившись к стене, едва сумела прошептать: – Ромка… Господи, что случилось?
– Разбуди отца! Попроси прийти! Бабке с сердцем плохо! Я «Скорую» уже вызвал, но пока они доедут… Лерка, ради бога, прошу тебя!!!
– Сейчас! Не волнуйся, сейчас! – Лера швырнула трубку мимо аппарата, кинулась было в комнату отца, – но тот уже и сам стоял в пижаме на пороге прихожей, щурясь на лампочку.
– Что такое, Лера?
– Папа, пожалуйста… Там… Софья Николаевна… Сердце…
– Понял, – коротко сказал отец. – Иду.
– Я с тобой! – Лера натянула свитер и джинсы прямо поверх ночной рубашки, сунула босые ноги в туфли и помчалась за отцом. Вслед встревоженно пикала забытая трубка телефона.
У соседнего подъезда возвышался знакомый чёрный джип. Проклятый Боров почему-то решил сегодня пристроить своего монстра именно здесь. Оглядевшись, Лера поняла почему: возле их двери всё было занято вынесенным строительным мусором.
– Вот мерзавец! – выругался отец. – «Скорая» подъехать не сможет! Лера, беги в подворотню, встречай их, а я – наверх…
Лера нырнула в арку. И стояла там, зябко попрыгивая с ноги на ногу, ёжась в темноте, пока вдали не появились приближающиеся огни фар.
– Сюда! Сюда! Это мы вызывали! – она выбежала навстречу «Скорой». – Пожалуйста, в этот подъезд, первый этаж, налево, там открыто… Близко подъехать нельзя, один свин дорогу перегородил…
– Это твоя бабушка? – спросила женщина-фельдшер с усталым лицом. – Как давно начался приступ?
– Недавно, минут пятнадцать назад… Там с ней мой папа, он кардиолог!
– Это хорошо, – ласково сказала женщина. – Не волнуйся, мы знаем, что делать.
В квартире их встретил Роман в джинсах и измятой майке, явно натянутых впопыхах. Жестом показал на прикрытую дверь комнаты. Врачи вошли, вскоре оттуда донёсся их приглушённый разговор. Лера едва слышала ровный, спокойный голос отца. Подойдя, она осторожно заглянула в комнату. Роман стоял у неё за спиной: Лера слышала его тяжёлое, взволнованное дыхание.
– Не мешайте! – коротко велел отец, стоявший у спинки кровати. – Идите пока на кухню, я позову, если что.
Оставалось только послушаться. Лера вернулась в прихожую, закрыла распахнутую на лестничную клетку дверь и пошла на кухню, откуда тянуло холодом.
Роман стоял у открытого настежь окна спиной к Лере.
– Спасибо, – не оборачиваясь, отрывисто бросил он.
– Не за что. – Лера присела на табуретку. Холод уже пробирал до костей. На столе лежала смятая шаль Софьи Николаевны, и девушка, поколебавшись, накинула её на плечи.
– Ромка, ты… знаешь, не беспокойся. Папа очень быстро пришёл, он же кардиолог, он знает, что сразу надо сделать… Честно, всё будет хорошо!
– С-сволочи… – процедил он сквозь зубы, и Лера, испугавшись, умолкла. – Придурки… Ни у кого ума нет… У-у, чёртовы… – Дальше он начал ругаться на своём языке – медленно, глухо и, казалось, очень спокойно, но у Леры по спине побежали мурашки.
– Лагутин! Ты что?! Кто это – сволочи?
– Эти все… Для чего они бабке-то позвонили? Почему не мне на мобильный?! Ей же шестьдесят пять лет, она же умереть могла!
– Да кто, кто ей позвонил?!
– Цыгане наши. Из Парижа. Мама…
Он умолк на полуслове, опустив голову и застыв у открытого в сырую темноту окна. Лера поднялась и подошла к нему. Обняв сзади за плечи, насильно отвела от подоконника.
– Ромка, что с мамой? Скажи… Пожалуйста, не молчи!
– Ей нельзя танцевать… Ей совсем нельзя танцевать! Ещё давно врачи запретили! – с трудом, не поворачиваясь к Лере, выговорил он. – У неё порок сердца… врождённый… ей еле-еле петь разрешили… Она поэтому из театра ушла. А без танца не может всё равно! Сейчас вот опять в кабаре с пляской вышла – и…
– Она… жива?.. – одними губами выговорила Лера. По спине прошёл мороз.
– Упала… посреди пляски… Прямо из кабаре в больницу увезли… – Ромка вдруг ударил кулаком по подоконнику так, что тот жалобно затрещал. – И эти дуры, солистки из ансамбля, зачем-то бабушке позвонили! А не мне! Бабка услышала – и прямо рядом с телефоном на пол грохнулась! Хорошо, что я не спал! А если бы… – Голос у него вдруг оборвался, Роман неловко опустился, почти упал на табуретку. И Лера, увидев вдруг, как задрожали широкие смуглые плечи парня, торопливо, ни о чём больше не думая, обняла его.
– Ромка… Ромка, да ничего… Ну, что же ты… В Париже больницы, наверно, хорошие, врачи тоже хорошие… Твоя мама молодая же? Сколько ей лет?
– Со… рок… три…
– Ну, ерунда какая! Вот увидишь, она поправится обязательно! Сейчас папа выйдет, мы у него сразу спросим про порок сердца. Он всё тебе расскажет! Чуть попозже в Париж позвоним, выясним, какие новости… У тебя же телефон этих… солисток есть?
– Д-д-да…
– Ну вот! Всё и узнаем! Всё хорошо будет наверняка! Сорок три года – пустяки! – Лера говорила не переставая, чувствуя, что самая пустая её болтовня будет сейчас лучше гнетущего, тяжкого молчания. От холода стучали зубы. Качалась на сквозняке занавеска. Роман сидел неподвижно, сгорбившись и уткнувшись лицом в Лерин свитер. А она, обнимая парня и гладя его чёрные, взъерошенные волосы, говорила:
– У меня вот мамы совсем нет… Умерла, когда меня рожала. Они с папой в деревню к деду уехали, и у мамы там началось, рано утром. А кругом ни у кого нет машины! Её на тракторе в роддом повезли, а там кровотечение – и всё… Папа говорит, что сейчас бы такое в два счёта остановили, а пятнадцать лет назад… Да ещё в деревенском роддоме на десять коек…
– Скучаешь без неё? – хрипло, не поднимая головы, спросил Роман.
– Нет, – подумав, созналась Лера. – Я ведь её и не видела никогда. По бабушке вот, когда она умерла, я долго скучала. Но бабушка же у меня больная была! – торопливо сказала она, покосившись на прикрытую дверь в комнате. – Она ещё во время войны девчонкой на окопах надорвалась и потом всю жизнь мучилась… А Софья Николаевна – артистка! На шпагат в два счёта садится, каждый день гимнастику делает! Платья вечерние с декольте заказывает! Увидишь, она до ста пятидесяти лет доживёт! И с мамой тоже всё хорошо будет! Ну, хватит, Ромка, ничего… поди умойся… Хочешь, я тебе лучше кофе сварю?
Роман кивнул. Медленно отстранился от Леры, встал и пошёл в ванную. Вскоре оттуда донёсся шум воды. Когда парень вернулся, на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем, Лера уже стояла у плиты и наблюдала, как в турке поднимается коричневая пена.
– Пей! – велела она, выливая дымящийся кофе в кружку и ставя её перед Ромкой. – Я папе такой делаю, когда он в ночь уходит.
Роман, кивнув, принялся прихлёбывать из кружки. На Леру он не поднимал глаз, и она, тоже смущённая, отошла к раковине сполоснуть турку. Из-за шума воды девушка не услышала шагов в коридоре и резко обернулась на встревоженный голос Ромки:
