— Марына! Умаляю и извыняюс! — Миндия молитвенно сложил руки. — У мэна дэло срочной важносты!
И он почти бегом бросился за шефом.
— Иван Борысович! — запричитал Гегемошвили. — Ну я… Ну болше никогда…
— Знаю я твои «никогда», — отрезал Федорчук. — Хоть бы раз как положено… Эх!
— Вот все, что хотытэ, сдэлаю! Ну, Иван Борысович… — не унимался Миндия.
Федорчук вдруг остановился.
— Значит так… — сказал он, не глядя на своего помощника. — Сейчас ты как Конек-Горбунок несешься в музей Революции. Находишь там директора. Его зовут Геннадий Африканович.
Миндия с обожанием смотрел на своего руководителя.
— Скажешь ему, что ты от Поленова. И будешь умолять продать тебе оружие. Если опять не справишься — вали отсюда на все четыре стороны. Понял?
Миндия радостно закивал.
— И это… — добавил Федорчук. — Все, что он тебе скажет, запоминаешь! Вечером явишься ко мне с отчетом!
— Да я… Да дла вас! — заблагодарил Миндия. — Вы нэ пожалэетэ!
— Иди давай, чудо кавказское! — уже более спокойно перебил его Федорчук.
Миндия сделал «кругом, раз два» и помчался к остановке.
— Смотри у меня, — закричал ему в след Иван, — чтобы без всяких там звезд!
* * *
Геннадий Африканович сидел в своем кабинете и смотрел на окно. Там снаружи, на сетке от комаров сидели три синицы и выдирали из нее нитки. Он пугал синиц, стуча по столу стаканчиком для карандашей, — птицы улетали, но потом снова возвращались и продолжали разбазаривать казенное имущество.
Африканычу было шестьдесят девять лет — почтенный пенсионный возраст. Он был похож на Гоголевского чиновника внешне и на советского чиновника внутренне, отчего любил перекладывать бумажки, наводить на себя неприступный вид, хотя к нему и приходили-то раз в сто лет. От жизни Африканыч хотел только зарплаты и отсутствия радикулита.
Когда он в очередной раз победил наглых пташек, в его дверь постучали.
— Да-да! — разрешил он.
В кабинет вошел какой-то чернявый тип, молодой еще и похожий на продавца шашлыков. Он стянул с головы кепку, внимательно посмотрел на Африканыча и таинственно произнес:
— Я ат Палэнова.
Африканыч насторожился и наморщился. Когда-то давно он действительно знавал некого Поленова, но это была одна-единственная деловая встреча, содержание которой никого не касалась.
— Что вам угодно? — надменно спросил Африканыч.
Но вместо того, чтобы испугаться, пришелец подошел к директорскому столу и, уперевшись в него волосатыми кулаками, опасно навис над Африканычем.
— Прадайтэ мнэ аружие! — прошептал он, нелепо подмигнув опешившему старичку. — Я харашо заплачу!
— Что?! — вскочил со стула Африканыч. Все-таки он был не робкого десятка. — А не пойти ли вам вон?! Я сейчас милицию вызову!
Но молодой человек и не думал отступать от своего.
— Я от Палэнова! — еще раз повторил он (видимо, для того, чтобы внести ясность).
— А я директор музея! А не контрабандист! И вы мне мешаете работать! Освободите немедленно кабинет!
— Слюшай, буд чэлавэком, да? Прадай вынтовку!
— Вы что, совсем того?! — окончательно разволновался Африканыч.
И тут, похолодев сердцем, он понял, что этот юноша, наверняка, чеченский боевик.
— Не знаю я никакого Поленова! — завопил он что есть силы. — И знать не хочу! И никакого оружия у меня нет! Нет, понимаете?!
— Харашенько подумайтэ! Пака дабром прашу! — вдруг устрашающе нахмурился террорист и, подойдя вплотную к директору, медленно и страшно поводил пальцем перед его носом. После чего развернулся и направился к выходу.
Когда он ушел, Африканыч весь в поту бросился к двери и запер ее на три оборота. От волнения ему потребовалось в туалет, а выходить было страшно. Он протерпел, возясь на своем стуле, сколько можно, но природа хотела своего, и через некоторое время с превеликой конспирацией директор отправился по важному делу. Крадясь по коридору, он вдруг увидел, как одна из смотрительниц с удивлением наблюдает за ним из соседнего зала. Кругом все было тихо и спокойно: на стенах желтели устаревшие революционные воззвания, гипсовый бюст Ильича все так же покоился на своем постаменте, половицы привычно скрипели…
Не будь Африканыч коммунистом, он бы перекрестился и воззвал к Богу, чтобы все в его жизни оставалось, как есть, и чтобы в ней больше не появлялись всякие диковатые молодые люди со странными требованиями.
* * *
Когда Африканыч шел домой, он вдруг почувствовал, а потом и увидел, как сегодняшний наглый посетитель идет следом. Он перепугался и начал путать следы. После подземного перехода ему вроде как удалось оторваться, но домой он пришел в состоянии недоумения и тревоги за свою жизнь.
— Что же это делается на белом свете? — потрясал он за ужином ложкой и призывал свою квартирантку Надю вознегодовать вместе с ним. Но она, увлеченная очередным подорожанием, и не думала проявлять любопытство и участие. Тогда Африканыч обиделся и замкнулся в себе и в ванной. Там он «отмыкал» в течение полутора часов и думал, как жить дальше.
Но дальше пришлось гораздо трудней. Ибо опасный субъект следовал за ним по пятам, звонил несколько раз за день, интересуясь, не надумал ли директор продать ему вооружение. Потом Африканыч пару раз встретил его у себя в музее на собраниях коммунистов-пенсионеров, где тот вовсю критиковал правительство и пел революционные песни с кавказким акцентом.
А однажды вечером он заметил Надю за обниманием с этим самым типом. Они стояли в подъезде у батареи, всем своим видом насмехаясь над почтенным музейным работником. Твердо решив выселить предательницу-квартирантку, Африканыч вбежал к себе домой и позвонил в милицию с сообщением о том, что в их доме засел чеченский террорист.
Сотрудники органов приехали очень быстро, и в скором времени директор музея с мстительной радостью наблюдал, как того повели под локотки в желтую милицейскую машину.
* * *
Федорчук метался по своему кабинету. Он был в гневе. Его сегодня призвало начальство и, настойчиво поинтересовавшись сущностью обвинений против Поленова, немедленно потребовало доведения дела до конца.
А как его доведешь, если отправленный на важное задание Миндия, так его разэтак, снова куда-то пропал?! Просто ни ответа, ни привета. Никакой пользы следствию не принес, а теперь еще о нем самом беспокойся!
Честно говоря, Федорчук и не надеялся, что потомок князей раздобудет хоть что-нибудь, но проверка все равно не помешала бы. Чтоб уж со спокойным сердцем отдать Поленова под суд…
Машуня на работе не присутствовала: Егор Егорович услал ее на какое-то задание. Так что утешать Ивана было некому. И в этот момент ему позвонили…
