Чувствует он себя на удивление прекрасно, так хорошо ему не было уже несколько недель. Язва почти исчезла, приступы чесотки утихли, из-за анализов он уже так не переживает. Поначалу Тодд очень боялся, день-другой вообще с ума сходил, но теперь пришел в себя. Давя на газ, он включает радио и попадает на вступление «Раскрепощенной мелодии». Жалобная музыка и гладкий тенор Бобби Хэтфилда
[17]
вызывают волну тоски, которой совершенно невозможно противостоять. Тодд вспоминает девочку из старших классов, запах ее волос с нотой цитронеллы от дешевого геля для волос, который просто сводил его с ума. Может, именно по ней он тоскует; кто знает? Тодд замечает, что границы расплываются и тают, границы между прошлым и настоящим, между Илоной, Наташей, Джоди и той девочкой из школы. А потом песня кончается, и Тодд снова в своей машине, едет на север, к Рузвельт-авеню.
Он держится в крайней правой полосе, тормозит на светофоре. Перед ним низкая «Феррари» обтекаемой формы, волнующая и соблазнительная. Его вдруг охватывает страстное желание завладеть именно этой машиной, жгучая мечта волшебным образом оказаться на ее водительском сиденье, за рулем. Его «Порш» – который Тодд раньше обожал – резко начинает казаться слишком консервативным, сдержанным, даже педантичным, это же выбор мужчины, утратившего страсть. Как такое могло произойти? Когда он изменился?
Уже почти время. Осталось лишь несколько секунд. Если бы Тодд это знал, он не стал бы тратить их на решения, которым уже не суждено сбыться – поменять машину, избавиться от сухостоя, освободиться. Тодд верил, что Наташа вернула ему молодость, но теперь он понял все. Женщина, думающая, что ты ей принадлежишь, как и всякие обязательства, может мужчину сломать. А чтобы жить, надо продолжать двигаться. И быстро, чтобы не связали.
Почувствовав первый удар, Тодд думает, что это камень. Что кто-то бросил его в окно с водительской стороны. В левом ухе звучит взрыв, осколки стекла орошают левую половину лица.
– Что за хрень, – возмущается он вслух.
Дотронувшись рукой до щеки, Тодд поворачивается. Увидев небольшую круглую дырочку с ореолом потрескавшегося стекла, он понимает, что в него выстрелили, хотя боли не чувствует. Он смотрит дальше, на стоящую рядом машину. Открытое окно, голова в шерстяной шапочке, пронзительный взгляд, блеск пистолета. Тодд не знает, кто это, но не удивляется.
Люди потом будут говорить неправду – что он ничего и не предвидел, не понял, что случилось. Хотя это действительно происходит очень быстро. В голове вспыхивают преступные образы; смерть будет быстрой. Как ни парадоксально, в столь важный момент, когда, по идее, самым важным для него должен быть еще не родившийся сын, ребенок, которого он даже и не видел и теперь уже не увидит, значит для Тодда куда меньше, чем все остальные. Слепо обожавшая его мать и сбившийся с пути отец. Клифф и Гарри, лучшие друзья. Наташа вспоминается в образе девочки, которая держит папу за руку; Наташа с Дином, они оба будут жить. Еще более притягателен образ Илоны, ждущей его в ресторане, разочарование растет, и никто ее от него не избавит. И Джоди – такая, какой он застал ее в тот день, когда вернулся из-за города, растянувшуюся под открытым небом. Джоди, прекрасная, исключительная. Если бы Тодд мог остаться, он сделал бы это ради нее. Но никаких выборов ему уже не предоставляется. Время встало на паузу, и тем не менее сейчас оно кончится. Это перед смертью надо соблазнять, а не перед изнасилованием. Если бы ему дали еще хоть минуточку, Тодд многое бы успел сделать. Даже виновным дают право на телефонный звонок, на отправку сообщения. А он чувствует себя таким живым, сверкает так ярко, словно зажженный фитиль фейерверка, что вот-вот вспыхнет. Чего бы он ни дал за еще одну минуту, простую минуту, наскоро пришитую к концу его жизни.
Часть вторая
Она
– Джоди Бретт слушает, – говорит она, держа трубку так, словно это дохлая крыса.
Ей отвечает некий деспот, голос четкий и угрожающий, он словно доносится из громкоговорителя в зале. Говорит, что он из полиции. И, к его сожалению, у него плохие новости. Он спрашивает, сидит ли она.
А Джоди стоит, вся вытянулась, спина прямая, ноги вместе, бедра строго перпендикулярны стойке регистрации, и смотрит невидящим взглядом на стеклянную входную дверь отеля. Джоди не понимает, какая разница, сидит она или стоит, такое беспокойство о ней ее тревожит. Если бы ему реально было дело до ее благополучия, он не звонил бы среди ночи, не мешал бы спать.
Она пытается положить конец его двусмысленному поведению.
– Я завтракала. Что вы хотели мне сказать?
Но он так ничего и не говорит толком.
– Я так понимаю, вы на конференции, – голос густой и лощеный. Джоди буквально видит, как слова скатываются у него с языка, каждое – как жирная личинка, забирающаяся ей в ухо.
– Да, – отвечает она, – это плохо?
– Мисс Бретт, вам крайне необходимо немедленно вернуться домой.
Уже звучит имя Тодда, на его склизких губах оно получается большим и мягким, и теперь у нее в голове рождается головокружительный образ молока, выливающегося из ведра, ничего не значащий, но от него, тем не менее, сильно тошнит и кружится голова. Когда глаза открываются, голова уже лежит на подушке, а сверху нависает множество лиц. Увидев столько кудахчущих и взволнованно бормочущих ртов, Джоди теряется и смущается. Но когда ее берут за руки и поднимают на ноги, она быстро приходит в себя и снова встает перед лицом сокрушающих фактов. Факт номер один: Тодд мертв. Джоди старательно пытается это хоть как-то осознать, хоть и понимает, что… Факт номер два: ее вина настолько очевидна, что полиция Чикаго ее уже выследила. Джоди совершенно не сомневается в том, что как только она сойдет с самолета в аэропорту О’Хара, ее там будет ждать целый наряд. Ее арестуют, возможно, даже наденут наручники и запрут в какой-нибудь захолустной части города, где там у них тюрьмы.
С учетом того, что она в этом абсолютно уверена, Джоди сама удивляется отсутствию у нее какого-либо стремления бежать. Взять в аренду машину, поехать прочь, найти границу, чтобы ее пересечь, жить инкогнито. Но у нее инстинкт почтового голубя. Хотя дома ее не ждет ничего, кроме опасности, Джоди не может бросить все то, что ей знакомо и любимо. В крайнем случае она подождала бы несколько дней, выпила бы еще бокальчик вина в ресторане на пляже, еще немного насладилась бы тропической жарой и ароматным воздухом. Эта перспектива сильно прельщает, но не получится. Они же будут доставать звонками, или, что еще хуже, кого-нибудь за ней пришлют.
Дав обещание детективу, который все это время ждал на линии, найдя руководителя конференции, чтобы рассказать о том, что ей надо уехать в связи со смертью в семье, выслушав ее длительные соболезнования и обещания частично возместить стоимость участия, Джоди возвращается к себе в номер, меняет билет, предупреждает сиделку, оставшуюся присматривать за псом, и собирает вещи.
Когда самолет садится, в свете фонарей на взлетно-посадочной полосе красиво летят снежинки, украшая ночное небо. На Джоди все еще легкое платье и сандалии, которые она надела кажущимся таким далеким утром, но у нее хотя бы хватило предусмотрительности взять с собой тренч. Во время полета она выпила всю полагающуюся ей водку с тоником, и ее настроение молча прошло цикл преобразований – горе, отчаяние и желание сопротивляться. Ступая на трап и таща за собой чемодан, она хватается за неустойчивую браваду. Ее не задержали, когда выходили все; люди в формах еще не появились. Джоди понимает, что это, конечно, всего лишь вопрос времени, но хотя бы сейчас все идет не так плохо, как она ожидала, и без происшествий получив багаж, она чувствует легкий ветерок надежды в смоге своего несчастья.
