– Может быть, она еще уедет из города, – напомнил Ник. Ему было безразлично, осталась Делейни или уже на пути к дому. По большому счету ему не были нужны ни бизнес Генри, ни его деньги. Тот участок земли, который Нику был нужен, Генри ему уже отдал.
– Ба! С какой это стати ей уезжать? Твой дядя Джосу найдет, что сказать по этому поводу.
Джосу Оличи был единственным братом Бениты. Он был овцеводом в третьем поколении и имел ранчо неподалеку от Марсинга. Поскольку мужа у Бениты не было, главой семьи она считала Джосу независимо от того, что ее сыновья уже давно стали взрослыми.
– Не обременяй его этим делом, – посоветовал Ник. Он прислонился к дверце холодильника. В детстве, когда он попадал в какую-нибудь неприятность или когда мать решала, что им с Луи необходимо благотворное влияние мужчины, их отправляли на лето к Джосу и его пастухам. Обоим братьям это нравилось – до тех пор пока они не открыли для себя существование девочек.
Хлопнула дверь черного хода, и в кухню вошел Луи. Он был ниже Ника ростом, плотный, с черными волосами и темными глазами, унаследованными от обоих родителей.
– Ну, – начал Луи, едва закрыв за собой сетчатую дверь, – и что старик тебе оставил?
Ник улыбнулся и выпрямился. Брат оценит его наследство по достоинству.
– Тебе понравится, – сказал он.
– Ему почти ничего не досталось, – перебила мать, унося в столовую тарелку с нарезанным хлебом.
– Он завещал мне Энджел-Бич на Силвер-Крик.
Луи вскинул брови, глаза у него загорелись.
– Черт подери!
Владелец строительной фирмы, мужчина тридцати четырех лет от роду произнес это шепотом, чтобы не услышала мать.
Ник рассмеялся, и братья прошли следом за Бенитой в столовую и сели за обеденный стол полированного дуба. Мать аккуратно сложила кружевную скатерть и ушла на кухню.
– Что будешь строить на Энджел-Бич? – спросил Луи. Он справедливо предположил, что Ник захочет застроить землю. Возможно, Бенита не знала цену наследства Ника, но Луи-то знал.
– Еще не решил. У меня целый год на раздумья.
– Год?
Бенита поставила перед сыновьями миски с мясным рагу и тоже села за стол. На улице было жарко, и Нику не хотелось есть горячее рагу.
– Я получу эту землю, если кое-что сделаю. Вернее, если кое-чего не сделаю.
– Он что, снова пытается заставить тебя сменить фамилию?
Ник поднял взгляд от еды. Мать и брат смотрели на него в ожидании ответа, не отвертишься. Они – его семья и уверены, что совать носы в его дела – это их святое, Богом данное право. Ник отломил кусочек от ломтя хлеба, прожевал его и только потом сказал:
– Есть одно условие. Я получу этот участок через год, если за это время не буду иметь дела с Делейни.
Луи медленно поднял ложку.
– Иметь дела? В каком смысле?
Ник искоса посмотрел на мать. Та по-прежнему смотрела на него во все глаза. Она никогда не говорила со своими сыновьями о сексе, она о нем даже не упоминала. «Серьезный разговор» она предоставила дяде Джосу – правда, к тому времени братья Аллегрецца уже сами почти все знали. Ник повернулся к брату и изогнул выразительно бровь.
Луи поднес ложку ко рту.
– А что произойдет, если ты это сделаешь?
– Как это «что произойдет»? – Ник нахмурился и тоже взял ложку. Даже если бы он был настолько сумасшедшим, чтобы желать Делейни (а он не сумасшедший), то она-то его ненавидит. Сегодня он прочел ненависть в ее глазах. – Ты говоришь так, как будто это возможно.
Луи промолчал. Ему и не нужно было ничего говорить, он знал историю брата.
– Что произойдет? – спросила Бенита.
Она ничего не знала, но считала, что имеет право знать все.
– Тогда землю унаследует Делейни.
– Ну конечно! Мало того, что она и так получает все, что по праву должно быть твоим! Ну, Ник, – предрекла мать, – теперь эта девчонка будет за тобой бегать, чтобы заграбастать твое наследство. – Сказывалось, что в ее жилах течет кровь многих поколений недоверчивых и скрытных басков. Бенита прищурилась. – Будь осторожен: она такая же жадная, как ее мать.
Ник очень сомневался, что ему следует остерегаться Делейни. Вчера вечером, когда он подвозил ее до дома матери, она сидела в его машине прямо, как статуя. Лунный свет падал на нее сбоку, и Ник видел только ее профиль, но не было никаких сомнений, что она страшно зла на него.
– Ник, – продолжала мать, – обещай, что будешь осторожен.
– Обязательно буду.
Луи что-то буркнул. Ник хмуро посмотрел на брата и решительно сменил тему:
– Как Софи?
– Завтра возвращается домой, – ответил Луи.
– Отличная новость.
Бенита улыбнулась и положила ломоть хлеба рядом с тарелкой.
– Вообще-то я рассчитывал, что у нас с Лайзой будет чуть больше времени до того, как придется сказать Софи про свадьбу. Не знаю, как она отнесется к этой новости.
– В конце концов она привыкнет к мачехе, все будет хорошо, – предсказала Бенита.
Лайза нравилась Бените, но она не происходила из басков и не была католичкой, а это означало, что Луи не может венчаться с ней в церкви. При этом для Бениты не имело значения, что Луи был разведен и в любом случае не мог венчаться в церкви. За Луи Бенита не волновалась, с ним все будет хорошо, ее беспокоил Ник. За него она всегда волновалась.
Бенита ненавидела всех, кто носил фамилию Шоу, но больше всего она ненавидела Генри – за то, как он обошелся с ней и как обращался с ее сыном. Но эту девчонку и ее мать она тоже ненавидела. Бенита много лет наблюдала, как Делейни разгуливает в нарядных платьицах, в то время как Нику приходилось донашивать одежду Луи, которую Бенита чинила. Делейни покупали новые велосипеды и дорогие игрушки, а Ник обходился без них или довольствовался секонд-хэндом. Бенита видела, что у Делейни было всего гораздо больше, чем требуется маленькой девочке. Но Ник ходил с гордо поднятой головой, расправив плечи. Стойкий маленький мальчик. Каждый раз, когда Ник притворялся, что для него это совсем не важно, сердце Бениты обливалось кровью. Каждый раз, когда она замечала, как он наблюдает за той девчонкой, в ее душе прибавлялось горечи.
Бенита равно гордилась своими сыновьями и равно любила обоих, но она знала, что Ник отличался от Луи. Он был слишком чувствительным.
Она посмотрела на младшего сына. За Ника у нее всегда будет болеть сердце.
Глава 4
В кармане шорт Делейни шуршали пластиковые пакетики для собачьих какашек, и в этом ей виделось нечто символическое, жалкая метафора ее жизни. Дерьмо, иначе не скажешь – вот во что превратилась ее жизнь с тех самых пор, как она продала душу за деньги, и в ближайшие одиннадцать месяцев улучшений не предвиделось. Почти все ее вещи лежали в камере хранения на окраине города, а самыми близкими ее товарищами стали пара веймарских легавых.
