– Хочешь сказать, в ближайшее время следует ожидать появления еще одного трупа в квартире? – апатично поинтересовался он, впрочем, не ожидая ответа на свой вопрос.
– Хочу сказать, что нам обязательно надо выяснить, кто и почему это сделал. И как можно скорее.
– Не представляю. Я просто не представляю, Лен, кто это мог быть. И зачем… И почему таким странным способом… Черт, да как же?… Как же это, а?…
Она подошла сзади и положила руки ему на плечи. Короткий, ничего не значащий жест, который длился всего несколько секунд. Женька, погруженный в свои тяжелые мысли, в свою отчаянную беспомощность, даже и не заметил, наверное, этого ее прикосновения.
– Все будет хорошо, – наклонившись, пробормотала она ему в затылок, едва уловимо пахнувший сладковатым мужским одеколоном. – Все будет хорошо, вот увидишь. Я знаю совершенно точно. И я тебя не обманываю.
Почувствовав, как слегка расслабились в этот момент его напряженные плечи под ее пальцами, Лена отступила на шаг, не давая себе возможности привыкнуть к этому ощущению, обрывая поток совершенно ненужных мыслей. Достаточно, не стоит разводить лишних сантиментов. Не нужно это ни ей, ни Женьке. У Женьки есть женщина, которая положит руки на плечи и будет шептать на ухо нежные слова. Поезд ушел, хотя Лена сильно подозревала, что этот самый поезд никогда и не проходил мимо ее станции. А если и проходил, то поспешным транзитом, без остановки. Убеждать себя в обратном бессмысленно.
Да и ни к чему.
Они еще посидели на кухне минут двадцать, поговорили, выпили по чашке ненужного чая, прислушиваясь к шуму дождя за окном.
– Опять дождь. Терпеть не могу осень. Кажется, в этом году она вообще не закончится, – тихо сказала Лена.
– Глобальное потепление, – откликнулся Женька, поднимаясь из-за стола. – Следующая станция – Апокалипсис. Пойду я. Спасибо тебе, Ленка… Ленка Лисичкина. За чай, за котлеты… За рецепт на чудесное лекарство… И за все остальное тоже…
– За все остальное – это за что? – уточнила Лена с вымученной улыбкой.
– За то, что ты есть, – сказал он без пафоса и напускной шутливости.
– Постараюсь и впредь радовать тебя своим существованием, – усмехнулась Лена. – Тем более что мне это ничего не стоит.
Уже на пороге он притянул ее к себе и зачем-то неловко поцеловал в челку над бровями. Поцелуй получился смазанным и каким-то глупым.
– Ладно. Сашке привет передай, – сказал он, уже уходя. – Это, кстати, его бритвенные принадлежности у тебя в ванной?
До чего же равнодушно прозвучал этот вопрос… Лена снова одернула себя за неуместные в данной ситуации мысли.
– Обязательно передам привет. Жень, только ты обещай мне…
– Обещаю. Я обязательно подумаю над тем, кто и зачем это мог сделать. Я правда над этим подумаю. И может быть, даже до чего-нибудь додумаюсь. И тогда тебе сообщу. Ага?
– Ага, – кивнула Лена.
Она стояла возле двери, на лестничной площадке, поджидая, когда приедет лифт и увезет от нее Женьку.
Двери, громыхнув, разъехались в разные стороны.
– Ну пока, – сказал он, обернувшись, но в лифт почему-то не зашел.
Лена ждала продолжения.
И оно последовало – уже после того, как двери лифта снова закрылись, а Женька почему-то так и остался стоять на площадке.
– Лен, скажи, только честно… Для меня это очень важно… Скажи, ты ведь не думаешь, что… что это я его убил?…
Ветер за окном кружил потемневшими мокрыми листьями. Улицы были на удивление пустыми. Как будто совсем не будничный вечер тихо прощался с городом, а какое-нибудь сонное воскресное утро только еще собиралось лениво выползти из-за темного, усыпанного блеклыми предрассветными звездами горизонта.
Час назад он ехал по этим же улицам, только в противоположную сторону, со скоростью, максимально допустимой на загруженной машинами и городским транспортом дороге. Сейчас же стрелка спидометра едва заметно трепетала в районе отметки шестидесяти километров. Торопиться было некуда. Хотя там, дома, давно уже ждала его вернувшаяся с работы Янка. И он прекрасно знал, как тяжело ей сейчас находиться одной в пустой квартире, где воздух до сих пор пропитан запахом внезапно случившейся смерти – необъяснимой, а оттого страшной вдвойне. Он знал и снова ругал себя за малодушие, но все же поделать с собой ничего не мог и всеми силами оттягивал момент возвращения. Как будто боялся снова, встретившись с ней на пороге, заметить в ее взгляде страх и недоверие, услышать этот страх в ее голосе, почувствовать во время прикосновения.
«Ерунда. – Он попытался отогнать неприятные мысли, призвав на помощь силу разума. – Ерунда все это. На почве нервного расстройства, сказала же Ленка, и не такое может привидеться. Она слишком хорошо меня знает, она… Она же любит меня, в конце концов! Она родная мне, она не может во мне сомневаться!»
Остановившись возле табачного киоска, он вышел, чтобы купить пачку сигарет. И снова ему показалось, что пожилая женщина, выглянувшая из окошка, посмотрела на него как-то странно и взяла из его рук деньги с непонятной брезгливостью, а потом, рассчитавшись, слишком резко задвинула створку окошка. Как будто и в самом деле картины вчерашнего вечера отпечатались у него в сетчатке глаз, и теперь каждый, заглянув туда, может увидеть такое, что заставит его отшатнуться, испугаться…
Только Ленка, кажется, ничего такого не заметила. Одна-единственная из огромной и враждебной теперь ему толпы людей. Смотрит по-прежнему глазами девчонки-первоклассницы, и в самой глубине этого взгляда все еще светятся искры первой юношеской любви… Или ему показалось? Ведь столько лет уже прошло, и на стене в Ленкиной комнате висит фотография в деревянной рамке, где большой мужчина обнимает ее большими и сильными руками, а в ванной на полочке аккуратно лежат его бритвенные приборы, дожидаясь, когда хозяин вернется из командировки. И Ленка дожидается вместе с ними своего Сашку…
Странное и непонятное чувство шевельнулось в душе. На ревность почти не похожее, оно, скорее, походило на ощущение грусти в тот момент, когда давно ушедшее детство напоминает о себе любимой когда-то игрушкой, обнаруженной в руках пятилетнего племянника. Смотришь на нее и совершенно отчетливо осознаешь вдруг, что это навсегда. Что часть жизни прожита, неотвратимо прожита, и ничего ты уже с этим не поделаешь.
«А ведь ему повезло», – отстранение подумал Евгений, отчетливо вспомнив лицо на фотографии и руки, так бережно и в то же время так по-хозяйски обнимающие Ленкины плечи.
Мысль промелькнула и улетучилась. Он вошел в подъезд, который показался ему теперь каменной ловушкой. Хлопок железной двери прозвучал резко и безнадежно, как приговор, тихое поскрипывание кабины лифта царапнуло по нервам, в висках застучало, как будто вся тяжесть десяти этажей придавила его сверху. Путь наверх показался мучительно долгим, и все мысли были только о том, что вот вчера, примерно в это же время, в этой же самой кабине лифта, он поднимался вместе со Слизнем, и тот был абсолютно живым…
