Рано или поздно кто-нибудь из соседей задумается, куда же подевался пьянчуга из однокомнатной квартиры на девятом этаже. Позвонит в дверь и, не дождавшись ответа, заподозрит неладное. Вызовет милицию, как водится, и труп быстро обнаружат. Рано или поздно это все равно случится…
Евгений открыл дверь ключами и, едва переступив порог, наткнулся на укоризненный взгляд Яны.
«Черт!» Сердце сжалось при мысли о том, что он даже не позвонил ей, не предупредил, что задержится, и что ехал от Ленки слишком медленно. Непозволительно, непростительно медленно.
Она стояла, прислонившись к стене, откинув голову назад, обхватив себя руками за плечи, и молчала. В темноте ее глаза казались огромными и какими-то неживыми, словно нарисованными темной краской на белой бумаге бледного лица.
– Ты как будто ждала меня здесь, в прихожей, – пробормотал он, отводя взгляд.
– А ты предпочел бы, чтобы я ждала тебя в гостиной? – спросила она в ответ чужим голосом. – Среди воздушных шариков и цветов?
Евгений тоскливо подумал о том, что собирался вчера сделать ей предложение. О том, что еще вчера они были два влюбленных и беззаботных человека, живущие в огромном мире живых людей. Теперь мир стремительно сузился до размеров одиночной тюремной камеры, на которой не было замков, но из которой уже не вырваться, как ни старайся. Воздушные шарики на стенах, пожалуй, добавляют определенную долю шарма ситуации, превращая мрачный триллер в развеселую черную комедию. Модный жанр, готовенький материал для какого-нибудь свихнувшегося гения от режиссуры типа Франсуа Озона или Педро Альмадовара. Не хватает только оператора, а сценарий уж как-нибудь сложится сам по себе…
– Прости, – сказал он глухо, по-прежнему не глядя в глаза. Хотелось подойти и обнять Янку, прошептать на ухо что-нибудь незначительное, несерьезное и очень успокаивающее. Но слов не было, и сил для объятий не было тоже. – Прости, я задержался на работе, а потом заехал к… заехал к одной своей старой знакомой. Бывшей однокласснице. Она…
– Что? Что ты… сказал? – спросила Яна, как будто и в самом деле не расслышала. – Заехал… к одной знакомой? К бывшей однокласснице? Да ты… Ты просто…
Теперь ее глаза метали молнии. И источником их была, конечно же, не ревность, а обида. Острая, ничем не прикрытая обида, похожая на обнаженную кровоточащую рану, которую он только что нанес ей своими руками.
– Ты понимаешь, что говоришь? Ты почти три часа назад должен был прийти с работы! Я тебя ждала! А тебя все не было… Все не было и не было, и я… Женя, да я ведь думала… Да я ведь о чем только не думала! О самом страшном думала, ты понимаешь?! Я уже не знала, что мне делать, я думала, что умру сейчас, а ты… ты… ты, оказывается…
«Скотина, – тупо подумал он, только сейчас осознав, что натворил. – Бревно бесчувственное… Самое легкое наказание для тебя – это казнь на электрическом стуле. Медленная. Ужасная. Как в романе Стивена Кинга „Зеленая миля“».
Евгений понятия не имел, почему это ему вдруг именно сейчас вспомнилась душераздирающая сцена казни из романа Стивена Кинга. Наверное, потому, что в последнее время вся его жизнь превратилась в одну сплошную иллюстрацию этих психологически изощренных ужастиков.
– Ну прости. – Он все-таки подошел и попытался обнять ее деревянными, негнущимися руками, но Яна тотчас же оттолкнула его, упершись маленькими кулачками в грудь. – Прости меня, я подлец. Я на самом деле подлец. Я не подумал…
– Я даже звонить тебе боялась, – словно не слыша его, всхлипнула Яна. – Сто раз брала в руки телефонную трубку и каждый раз боялась, что вот сейчас наберу твой номер, а трубку снимет какой-нибудь чужой человек… И скажет мне, чтобы я на опознание приехала… А ты… Ты к бывшей однокласснице…
– Но ведь это все-таки лучше, чем если бы тебе пришлось ехать на опознание, – устало вздохнул Евгений. Совсем некстати вдруг зачесалась спина. Пришлось, неловко вывернув руку, скрести ногтями по позвоночной впадине. И от этого, казалось, его и без этого неправдоподобное раскаяние стало выглядеть еще более неправдоподобным и казнить самого себя захотелось еще сильнее. – Ну согласись, что лучше. И перестань плакать, родная. Я же попросил прощения. Ты у меня сильная девочка…
– Я не девочка! И я не сильная! Никакая я не сильная! – почти прокричала она ему в лицо и, резко задев плечом, убежала на кухню.
Евгений вешал в шкаф куртку и слушал ее тихие всхлипы. Кажется, за все время их знакомства Яна плакала в первый раз. И в первый раз же он почувствовал, что ему сейчас не хочется ее утешать. Сердце разрывалось от жалости, но другое, незнакомое и непонятное, чувство было сильнее.
– Яна, – остановившись в проеме кухонной двери, почти спокойно сказал он. – Пожалуйста, перестань. Я здесь, я вернулся, со мной все в порядке. Но у меня просто нет сил тебя успокаивать. Пойми… Мы ведь совсем пропадем, если не сумеем сейчас взять себя в руки. Именно сейчас. Дальше будет легче…
Он говорил ей слова, в которые и сам не верил, как и в существование этого туманного «дальше», которое представлял себе сейчас почему-то в виде длинного луча, протянувшегося от подоконника кухонного окна в темную бесконечность. Дальше одной фразы, дальше одного движения, одного вздоха и одного удара сердца не могло существовать ничего определенного. И от этого, как ни странно, становилось легче.
Повернувшись к нему заплаканным лицом, она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– Вот так лучше, – кивнул он, попытавшись улыбнуться. Улыбка вышла неестественной и совершенно неуместной. – Давай, что ли, поужинаем. Что у нас сегодня?
Он совсем забыл о том, что всего лишь два часа назад съел на кухне у Ленки целую тарелку макарон с двумя котлетами. При мысли о еде желудок скрутило – черт, ведь второй раз он такой пытки просто не выдержит! Изображать полностью отсутствующий аппетит два часа назад было все-таки легче, хотя, кажется, он перестарался, пытаясь таким образом успокоить перепуганную насмерть его изменившимся голосом и отсутствующим взглядом Ленку.
– У нас сегодня ничего, Женя, – глубоко вздохнув, отозвалась Яна. – Только бутерброды. Я ведь весь день была на работе, потом ждала тебя. А Аллу Васильевну я сегодня попросила не приходить. И завтра тоже.
– Янка… – Он быстро подошел к ней и порывисто взял в руки ее маленькие, отчего-то очень холодные, ладони. – Молодец, правильно сделала. А я и не подумал даже, что нужно ей позвонить…
– Ты никогда ни о чем не думаешь, – ответила она уже без обиды в голосе. – Объясни хотя бы, какого черта именно сегодня нужно было после работы ехать не домой, а к какой-то там однокласснице. У нее что, день рождения сегодня?
– Нет. Просто… – Он замялся на секунду, понимая: если сейчас признается абсолютно честно в том, что ехал к Ленке просто поговорить, это скорее всего вызовет новую волну вполне справедливой обиды. – …просто она, знаешь, психиатр. И я к ней поехал, чтобы проконсультироваться насчет… В общем, чтобы она выписала мне что-нибудь успокоительное. – Наконец сообразив, каким должен быть ответ, он сунул руку в карман брюк и достал оттуда «вещественное доказательство» – сложенный пополам бланк рецепта на лекарство с труднопроизносимым названием «вероамитриптилин». – Знаешь, у меня нервы ни к черту после вчерашнего. Вздрагиваю от малейшего шороха, ужасы всякие мерещатся. Я тебе, помнишь, рассказывал сегодня по телефону про те пятна…
