Что же будет дальше?
«Это от страха, – вдруг поняла она, и сердце тоскливо сжалось. – Конечно же, это просто от страха. Женька очень перепугался за меня, потому что не знал, зачем я звонила ему двенадцать раз подряд. А я очень испугалась за Женьку, потому что он не брал трубку, а потом еще раз испугалась за себя, потому что Женька меня напугал. И…»
Она совсем запуталась, кто, кого и в какой последовательности напугал. Но причина неадекватности поведения их обоих была налицо.
– Это от страха, – сказала она самой себе и вздрогнула, поняв, что говорит вслух.
– Что от страха? – Женька поднял улыбающееся лицо и выпрямился.
– Шнурки ты мне развязываешь от страха, – огрызнулась Лена. Ей почему-то не нравилось, что он постоянно улыбается.
– Шнурки я тебе развязываю не от страха. А от врожденной галантности, – объяснил Женька. – Больно мне надо бояться твоих шнурков.
Объяснение было исчерпывающим, и Лена кивнула в ответ, не став уточнять, от чего он целовал ее в подъезде. От врожденной галантности, от страха или от еще чего-нибудь. В последний раз он целовал ее пятнадцать лет назад, и тогда причины для поцелуев тоже были далеко не простыми. Уж так у них в жизни все складывается, что для простых поцелуев всегда требуются какие-то совершенно особенные, сложные причины.
Она застыла на секунду, позволив себе вспомнить те, пятнадцатилетней давности, Женькины поцелуи. Они были такими же, даже на вкус такими же, и губы Женькины были такие же мягкие и в то же время сильные, как и пять минут назад. Эти поцелуи только тем и отличались, что были более опытными и какими-то… отчаянными.
– Есть будешь? – спросила она, сбрасывая охватившее оцепенение.
– Конечно, буду есть, – охотно согласился Женька и, снова растянув губы в глупой улыбке, добавил: – Второй день у тебя столуюсь. Пора привыкать готовить на двоих!
– Мне не привыкать! – ответила она, окончательно разозлившись на эту его неуместную, дурацкую улыбку. – Ты забыл, что ли, что я не одна живу? Вдвоем с любимым мужчиной, который сейчас просто… просто уехал в командировку, вот! – Она выпалила это на одном дыхании и добавила, стараясь не смотреть на вытянувшееся Женькино лицо: – Ты иди в комнату. Включи там телевизор… Или еще что-нибудь включи. А я пойду, ужин разогрею. И надень тапочки, а то полы холодные, ноги застудишь!
Женька с подозрительной ненавистью покосился на мужские клетчатые тапочки, стоящие в коридоре, и задумался. Лена, проскользнув мимо и упиваясь победным чувством школьницы, которой удалось-таки воспользоваться шпаргалкой на провальном экзамене, скрылась в кухне и принялась греметь сковородками.
«И правильно, – нахмурив брови, решительно сказала она себе. – И правильно! И так ему и надо! Потому что нечего! Нечего пропадать на три года, потом появляться и считать, что ты имеешь полное право целовать человека в подъезде два раза подряд и расшнуровывать человеку ботинки… просто от врожденной галантности! Тоже мне, английский лорд нашелся…»
Кусок сливочного масла расплывался на сковороде и начинал уже предостерегающе шипеть. Лена вдруг поняла, что разогревать-то ей нечего, потому что все имеющиеся в наличии котлеты она утром отнесла на работу, чтобы перекусывать ими в обед, а макароны Женька доел еще вчера. Задумавшись на несколько секунд, достала из холодильника яйца, разбила прямо на сковородку сразу пять штук и слегка посолила.
«…и кстати, здесь у меня не ресторан! Что на стол поставили – то и кушаем, а если не нравится, значит, свободны! И вообще, это дурной тон – приходить в гости без предупреждения!» – мысленно оправдывалась Лена. Почему-то ей было неудобно за яичницу, которая, к слову, выглядела уже очень аппетитно, образовав коричневое кружево по краям. И щеки почему-то отчаянно горели, и руки дрожали, и невозможно было не думать о том, что они с Женькой только что целовались, и за все за это хотелось убить себя самим жестоким и изощренным способом.
Отвернувшись от плиты, чтобы порезать хлеб на столе, она так и застыла посреди кухни с ножом в руках: в дверном проеме, задумчиво прислонившись к деревянному косяку, стоял Женька. Стоял и смотрел на нее какими-то странными, незнакомыми, потемневшими глазами цвета переспелой вишни.
– Ты… чего? – спросила она непонятно.
– Ничего, – ответил он коротко.
– Я же… Я же тебе сказала, чтоб ты был в комнате! Я тебе велела включить телевизор или…
– Или еще что-нибудь, – напомнил Женька. – Но телевизор я смотреть не хочу, а из «еще чего-нибудь» там был только пылесос. Мне нужно было включить пылесос?
– Зачем? – Она все никак не могла прийти в себя от этого его темно-вишневого взгляда. – Зачем – пылесос?
– Вот и я говорю – низачем. Ты ножом-то прекрати размахивать. Зарежешь еще меня… нечаянно.
– Не зарежу. Он слишком тупой, этот нож. Им даже хлеб резать трудно…
– Что же это получается? – Женька вдруг снова развеселился, мигом превратился из говорящей статуи в человека и, по-хозяйски подвинув к столу табуретку, уселся на нее верхом. – Получается, любимый мужчина, с которым ты вдвоем живешь, не в состоянии наточить ножи? Это что же за мужчина такой, а?
– Какой надо, такой и мужчина, – огрызнулась в ответ Лена и зачем-то посмотрела на Женькины ноги, которые были без тапочек. То есть получалось, что тапочки «любимого мужчины» Женька проигнорировал. Потому что, наверное, неприятно было ему надевать эти тапочки…
Оставалось только запеть и заплясать от счастья. Прямо посреди кухни, с ножом в руках. «Танец с саблями», Арам Хачатурян, домашний вариант…
– Ты чего это разулыбалась?
– Я? – удивилась Лена.
– Ну не я же, – объяснил Женька, отправляя в рот крошечный фруктовый леденец из такой же крошечной стеклянной вазочки, стоящей на кухонном столе. – Леденцы у тебя – как каменья драгоценные, целая россыпь… Блестят и сверкают! Давай сюда свой тупой нож, я сам хлеб порежу!
Она протянула нож, ругая себя последними словами за дурацкую улыбку, которая никак не хотела уходить с пылающего лица. Как будто приклеилась к нему сверхпрочным клеем. Или цементом. Или…
– Лен, у тебя там, кажется, подгорать начинает… Это что, макароны вчерашние?
– Это яичница сегодняшняя! – Она кинулась к плите.
– Обожаю яичницу. Особенно сегодняшнюю, – сообщил он с таким видом, будто последние пять лет ничего, кроме пустого супа из кубиков «Галины Бланки», не ел.
– Ты извини, Жень. Я, правда, если б знала, что ты придешь… Я бы что-нибудь приготовила, – вздохнула в ответ Лена, побежденная дурацким комплексом домохозяйки.
– Ага, – согласился он, подумав. – На первый раз прощаю. Но учти, если в следующий раз на столе не будет по крайней мере… ну, скажем, утки…
– Утки?…
– Да-да, именно утки… Запеченной с яблоками, – уточнил Женька. – То я…
