Он оторвал руку от стекла, испугавшись почудившегося ему чужого дыхания за спиной. Быстро открутил кран и снова начал пить большими, судорожными глотками. Потом опустил голову под холодную воду и долго, до ломоты в висках стоял, наклонившись над ванной. Когда он вышел из ванной в коридор, капли воды стекали по лицу на плечи и грудь, а сзади образовалась мокрая дорожка. Струя из незакрытого крана громко стучала о чугунную поверхность ванны. Он совсем не подумал о том, чтобы выключить воду, и теперь эти звуки журчащего за спиной водопада манили его обратно, приглашали утолить жажду, которая снова уже начинала мучить его.
Эта жажда казалась неистребимой.
Он хотел уже вернуться обратно, но почему-то, обернувшись, не заметил двери в ванную. Она как будто слилась со стеной или, возможно, была совсем в другом месте. Евгений поискал ее взглядом и не нашел. Зато впереди, в сквозном арочном проеме, мелькнула какая-то тень. Едва различимый прямоугольник тусклого света, виднеющийся впереди, словно рассекался этой тенью надвое. Было очевидно, что тень принадлежит человеку. Медленно, словно сквозь толщу воды продвигаясь вперед, Евгений заметил приглашающий взмах руки, четкое очертание которой отделилось от черного силуэта.
– Да, – сказал он в пустоту. – Да…
Тень человека поджидала его терпеливо. Он не испытывал ни страха, ни любопытства, только легкое раздражение от надоевшей сухости во рту и замедленности собственных движений.
Человек, чья тень лежала на полу, стоял возле окна. Сквозь открытые шторы был виден черный прямоугольник неба, и высокая фигура почти сливалась с этой непрозрачной чернотой. В тот момент, когда Евгений вошел в гостиную, черный силуэт отделился от неба, и в небе мелькнул белый просвет, как будто фигура на фоне окна и впрямь была его частью, его материальной составляющей. Дыра вскоре затянулась, человек приблизился и остановился в двух шагах, как будто не решаясь подойти ближе.
Евгений узнал его сразу.
Длинные волосы волнами стекали по плечам, отражая несуществующий свет. Рубашка из алого шелка небрежно расстегнута на груди, гладкая оливковая кожа обтягивает тугие мышцы.
Они не виделись сто лет, кажется.
Человек молчал, выжидая.
– Buenas tardes, – тихо сказал Евгений, не узнавая в тяжелой тишине своего голоса. И добавил, уже по-русски: – Надо же, какая встреча. За это стоит выпить, пожалуй. Подожди, у меня где-то в баре должна быть припрятана бутылка «Педро Хименес». Ведь это твое любимое вино. Ты помнишь?…
Человек не ответил. Только кивнул едва заметно и усталым жестом убрал с лица прядь длинных черных волос.
А потом улыбнулся Евгению, давая понять, что рад этой встрече.
Утром, проснувшись в гостиной на незастеленном диване, Евгений с трудом вспомнил события прошедшей ночи.
Может быть, ему и не удалось бы воскресить их в памяти, если бы посреди комнаты, прямо на полу, он не увидел два высоких бокала, в каждом из которых, на самом донышке, золотились янтарным светом остатки недопитого вина.
«Педро Хименес», лучший и благородный сорт винограда.
Пустая бутылка из темного стекла стояла рядом.
Терпкий привкус еще оставался на языке, как будто последний глоток вина был сделан только что. Поднявшись, он отнес бокалы на кухню и сполоснул их в раковине. Шум воды в ванной снова напомнил о минувшей ночи. Евгений закрутил кран и некоторое время стоял, задумчиво разглядывая крупные прозрачные капли, стекающие вниз по обложенной белым кафелем стене.
Он знал теперь совершенно точно, кто убил Слизня.
Он знал теперь, что в этой игре остался только один, последний, ход. И этот ход – за ним. Только бы у него хватило мужества этот ход сделать.
Лена сидела на диване, грея в руке пульт от телевизора.
Фильм для просмотра был выбран не совсем удачный. «Орфей» с Жаном Марэ в главной роли. Она всегда любила этот фильм и смотрела его уже, наверное, сто раз. История о том, как Смерть полюбила поэта и как отказалась от этой любви, подарив ему забвение, пожертвовав всем ради того, чтобы любимый мог продолжать земное существование. Рядом с той женщиной, которую он любил до того, как встретился со Смертью. История грустная, немного наивная, но прекрасная и завораживающая. Даже если бы в то время человечество уже изобрело цветную пленку, этот фильм все равно надо было снять на черно-белой. Краски здесь были лишними.
Лена смотрела, как обезумевший от любви поэт сжимает в своих объятиях Смерть, и впервые вместо привычного трепетно-восторженного ожидания испытывала страх. Хотя это было глупо, конечно, ведь старый черно-белый фильм – это всего лишь красивая зарисовка, всего лишь фантазия художника, не имеющая никакого отношения к реальной жизни.
И все-таки, подумала Лена, нужно было выбрать для просмотра что-нибудь более оптимистичное и менее философское. Какой-нибудь мультфильм про Шрека или про спасателей Чипа и Дейла, которые традиционно спешат на помощь. Высокая полка с дисками у Лены была битком набита диснеевскими мультиками, и, наверное, не было ни одного человека, который, увидев эту полку, не отпустил бы иронического замечания по поводу интеллектуальных запросов хозяйки квартиры.
Лена на иронические замечания не обижалась и продолжала упорно смотреть мультфильмы потому, что ей это нравилось. И старые французские фильмы ей тоже безумно нравились, а в Жана Марэ она наверняка бы влюбилась, еще будучи девчонкой, если бы не успела к тому времени уже влюбиться в одноклассника Женьку Шевцова, который своего места в ее сердце уступать не собирался никому.
Орфей на экране, ведомый шофером Смерти, спускался в царство теней. Лена вздохнула и покосилась на телефонную трубку, словно спрашивая у нее: стоит дальше смотреть? Или не стоит?
Трубка ничего не ответила. Она вообще вела себя странно. Будто дала обет молчания еще со вчерашнего дня и упорно этому обету следовала. Знать бы, до каких пор он продлится! Периодически Лена брала трубку в руки, включала ее, проверяя, все ли в порядке. Долгий протяжный гудок равнодушно подтверждал: да, с трубкой все в порядке. В полном порядке.
А с Женькой?…
Ответа на этот вопрос она не знала.
Черт возьми, он же обещал позвонить через двадцать пять минут! А прошло уже двадцать пять часов. Почувствуйте разницу, называется! День прошел, ночь пролетела, и это томительное, тревожное ожидание начинало сводить с ума.
Зачем она вообще попросила его перезвонить? Можно же было распрощаться, как обычно, на неопределенный срок! Чтобы не ждать потом, не ломать голову, пытаясь придумать какие-то веские причины, по которым он не смог позвонить ей. Ни через двадцать пять минут, ни через двадцать пять часов. Чтобы не слушать каждый час этот долгий протяжный гудок в трубке, гимн тоскливого одиночества, проверяя, не случилось ли чего с трубкой. «Может быть, Женька не звонит потому, что у меня сломался телефон?…» Сколько раз за прошедшие сутки она задавала себя этот вопрос? Десять, двадцать, сто раз?
