Мать Лоры звали Екатериной. Двадцать пять лет назад Катя, тоненькая, невысокая и беленькая застенчивая девочка из провинции, закончила школу и уехала поступать в московский текстильный институт. Она мечтала выучиться на дизайнера одежды и впоследствии стать такой же известной, как единственный в то время известный модельер Слава Зайцев, в ту пору бывший еще просто Вячеславом Зайцевым.
Но на первом же экзамене она провалилась. Уезжать домой было стыдно — родители отпустили ее в Москву с боем, пророчили целыми днями, что ничего у нее не выйдет, что все места в московских вузах куплены на сто лет вперед и никому она там не нужна со своими художественными способностями. Вернуться домой — означало признать свое поражение и навсегда распрощаться с детской мечтой. Вернуться домой — означало поступление в экономический институт, где у папы был знакомый ректор, и жизнь, погребенную под бумагами с балансовыми отчетами и кредитными договорами.
Екатерине не хотелось возвращаться домой. Ей отчаянно хотелось дать себе еще один шанс — и она дала его себе, сообщив родителям, что в институт поступила. Сняла квартиру, устроилась работать в какую-то богом забытую муниципальную контору секретарем и стала вести обратный отсчет, веря и не веря в то, что спустя год ее родители узнают о поступлении дочери на первый курс. Теперь уже — по-настоящему.
Но случилась, как это часто случается, любовь. Любовь необычная и странная, не как у всех. И в результате этой любви Катя вернулась домой через два года. С ребенком на руках, так и не поступившая в институт.
Ребенок был маленьким и темно-коричневым. Родители у Кати были строгих правил, поэтому не пустили дочь вместе с этим темно-коричневым ребенком на порог дома.
Лора росла, всегда зная, что она не такая, как все. И что она в этом виновата. Виновата в том, что у всех есть папы, а у нее нет. Что у всех есть бабушки и дедушки, а у нее нет. Что у всех волосы русые и прямые, а у нее черные и кудрявые. Что у нее слишком большие губы, а главное — черная кожа. Хотя мать всегда пыталась убедить ее в обратном. Не в том, что кожа у нее белая, — а в том, что в этом нет ничего страшного.
Лору любила одна только мать. А остальные смеялись над ней и дразнили. Так долго и сильно дразнили, что Лора вдруг поняла — она боится своего собственного отражения в зеркале. И этот страшный черный человек стал сниться ей ночами.
Кто знает, что случилось бы с Лорой, если бы не политические изменения внутри государства. Иногда, оказывается, эти политические изменения могут повлиять на частную жизнь отдельно взятого гражданина. Политические изменения повлекли за собой изменения культурные, и негры вдруг стали модными. Они стали все чаще мелькать на эстраде, и все узнали о том, что негры — великолепные танцоры, великолепные певцы и спортсмены. Теперь уже любая уважающая себя музыкальная группа вне зависимости от направления пропагандируемой музыки мечтала заполучить в свой состав негра. Или, что особенно пикантно, негритянку.
Негры стали модными. Лора стала модной задолго до того, как на эстраде появился всеобщий любимец Шоколадный Заяц. Она и сама не поняла, как это случилось, что люди вдруг потянулись к ней. И все изменилось.
Она простила матери все, кроме одного — своего имени. И если кто-нибудь называл ее Ларисой, всегда шипела, как дикая кошка, и начинала грубить. Абсолютно всем, даже близким. А потом объясняла: защитная реакция…
После школы Лора, как и ее мать когда-то, уехала в Москву. Как и мать, провалилась на экзаменах в МГУ и едва не стала звездой, объездив полмира в составе подтанцовки одного известного попсового исполнителя. Но потом у Лоры с попсовым исполнителем случился конфликт, она заявила, что большая эстрада — это грязь, и вернулась из Москвы в родной город, предпочитая заниматься с детьми в танцевальной студии — для души, а по вечерам да еще во время летних отпусков — сводить с ума своей танцевальной грацией и фантастической сексуальностью посетителей ночных баров или заграничных туристов. Для того чтобы зарабатывать.
Последние два года Диана иногда танцевала с ней. Лора сама обучила ее танцам и сама же занималась постановкой номеров. Вместе они совершили прошлым летом тур по заграничным отелям и получили очень хорошие деньги. Правда, думать о том, какая сумма осела на счете агентства по трудоустройству за границей, даже не хотелось.
— Ты что уставилась на меня, а? — Лора вскинула тонкие, идеальные брови и щелкнула в воздухе пальцами.
— Ты красивая. Правда.
— От красивой слышу! Ладно, Дунька, не вешай нос! Все в нашей жизни замечательно, ведь правда же?
— Правда, — улыбнулась Дина.
Дунька — это была еще одна разновидность ее имени и знак особого расположения к ней со стороны Лоры.
В этом доме у всех было, как минимум, по два имени. Чемпионом по количеству имен, конечно, была Таня. После нее шел кот Василий, у которого было еще два человеческих имени — Сережа, потому что он был серый, и Миша, потому что напоминал порой толстого неуклюжего медведя, а также добрая дюжина кошачьих имен и просто кличек. Диана и Лора по количеству имен плелись в аутсайдерах.
— Завтра не приду. Завтра у меня вечер в ночном клубе.
— Я помню. Да ничего страшного. У меня вечерней тренировки нет. А до обеда Таисия Федоровна за Танькой приглядит. Да и вообще Танька самостоятельная уже и почти взрослая. Может и одна дома оставаться.
Ага. — Лора рассмеялась. — Ты сама-то, вообще, поняла, что сейчас сказала? Одна! Как же, оставишь ты ее одну! Да она у тебя еще лет восемь-десять точно будет под присмотром соседской бабушки… Или под моим присмотром, или под присмотром Мура, но только не одна… Ладно, я побежала. Не грусти!
Закрыв за Лорой дверь, Диана огляделась: в квартире порядок. Танюшка спит себе спокойненько, укрытая одеялом, дышит неслышно. Кот незаметно явился домой, через форточку, как обычно, и уже скрипит на кухне своими кошачьими сухарями. Все нормально, все спокойно, все замечательно. С чего это, спрашивается, ей грустить? И уж тем более — чего бояться?
Дни стали короче. Вечерняя дорога светилась огнями светофоров и неоновыми вывесками магазинов. Вечерние краски осени были яркими и искусственными, но в это время суток, когда солнце уходило с горизонта и небо уже не могло быть голубым, а листья на деревьях — желто-багрово-коричневыми, огни светофоров и неоновые вывески напоминали миру о том, что он существует. В полной темноте ноябрьского вечера любой гражданин этого мира, хоть немного склонный к философии, наверняка мог бы в этом усомниться — если бы не вывески и не огни светофоров.
Сбросив скорость, Иван слегка повернул руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд. На следующем перекрестке предстояло повернуть направо, подняться немного и снова повернуть, теперь уже налево. Таков был объездной маршрут, который в конце концов должен был привести его к дому.
За последнюю неделю Иван уже привык к этому объездному маршруту. И сбавлял скорость, и крутил руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд, и включал потом поворотник уже автоматически, не задумываясь. Хотя эта дорога, с которой он каждый раз сворачивал, была прямой и короткой дорогой к дому. Дорогой, с которой он никогда не сворачивал в течение трех лет. С тех самых пор, как арендовал свой офис в центре города.
