Диана по-прежнему не дышала. По-прежнему была напряженной, и, если бы она не была такой горячей, он подумал бы, что она каменная. Иван уткнулся носом в хвост на ее макушке, так похожий на верхушку ананаса. И снова ощутил этот волшебный цветочный запах, который источали ее волосы. И в первый раз прикоснулся к ним губами.
В этот момент внезапно остановилось сердце. И тогда он понял, что ему нужно поторопиться, потому что долго вот так, с остановившимся сердцем, он не протянет. Он может умереть, так и не успев поцеловать ее.
Он, едва касаясь, стал покрывать поцелуями ее волосы, лоб, глаза, щеки. Потом влажная дорожка его поцелуев спустилась вниз — сквозь сомкнутые ресницы он увидел тоненькую синюю жилку, которая билась у нее на шее, и приник губами к этой жилке, поцеловал — так же нежно и медленно.
Она вдруг обмякла. Как будто оттаяла под лучами невесть откуда появившегося в кухне-прихожей горячего летнего солнца. Сдавленно прошептала:
— Иван…
И обхватила его руками за шею. Прижалась к нему крепко-крепко, запрокинула голову — и теперь уже невозможно было заставить себя сдержаться и не поцеловать ее в губы.
Передумавшее умирать сердце бешено колотилось в груди. Иван даже не помнил, когда у него в последний раз так сильно стучало сердце. Он целовал ее в губы, и не мог оторваться от этих губ, и отрывался иногда только затем, чтобы не задохнуться. В эти редкие моменты передышки она успевала широко распахнуть глаза, пробормотать что-нибудь типа «О боже мой» или «Я сошла с ума» или просто сказать «Иван». Он снова целовал ее в губы. Она обнимала его за плечи, ее пальцы стискивали эти плечи так, что ему хотелось стонать.
Отпущенные на волю руки бродили но ее жесткой спине, одна рука скользнула по талии наверх и замерла в тот момент, когда Иван почувствовал в своей ладони ее сердце. Оно билось так же быстро и громко, как и его. Открыв на миг глаза, он увидел, что все вокруг движется — пол, потолок, кухонные шкафы и микроволновая печь, — все кружится, все взлетает и падает, и снова закрыл глаза, чтобы не видеть больше этого безобразия.
Она тихо застонала в тот момент, когда он накрыл ладонью и легонько сжал ее грудь. Оторвавшись на миг от ее губ, он слегка отстранился и быстро нащупал пуговицу у нее на халате. Расстегнул одну, вторую. Пальцы не слушались, были совсем деревянными и двигались слишком медленно. Он нахмурился. Диана тихонько засмеялась и сама расстегнула третью пуговицу. И сама притянула его к себе, запрокинула, давая возможность приникнуть губами к лоскутку восхитительного горячего шелка. Он целовал ее шею, ее нежное и круглое белое плечо, медленно спускался все ниже и ниже. А она торопила, тянула вниз его голову, хотела, чтобы он поцеловал ее грудь, и совсем не собиралась этого скрывать. И даже прошептала:
— Ну, пожалуйста…
И задрожала всем телом в тот момент, когда он наконец добрался до соска и, втянув его в себя, нежно скользнул языком.
Он забыл обо всем на свете. Ему казалось, что, кроме этой секунды, кроме реального «здесь и сейчас» и кроме них двоих, на свете не существует ничто и никто. Что помешать ему любить ее может только не вовремя случившийся апокалипсис.
Поэтому не сразу понял, почему она вдруг вздрогнула, напряглась, как струнка, быстро оторвала его от себя, стремительно схватилась за кухонное полотенце и повернулась к мойке. Из-за стены донесся звук шагов — Иван слышал этот звук, но все-таки не понимал, какое он может иметь к ним отношение. И только в тот момент, когда скрипнула дверь и в проеме показалось лицо Тани, наконец сообразил, в чем дело.
— Ой, Иван, — сказала Таня. — Какой ты смешной в этом фартуке. Ты что, помогаешь маме мыть посуду? Мам, а я журнал уже дочитала.
Иван кивнул, зная, что голос у него сейчас будет хриплый, а пугать Таню ему не хотелось.
— Представь себе, он помогает мне мыть посуду. — Диана продолжала стоять к Тане спиной, потому что три пуговицы у нее на халате по-прежнему были расстегнуты. Потом повернулась вполоборота, перекинув для маскировки через плечо полотенце, и потихоньку застегнула пуговицы. — Потому что больше помогать мне мыть посуду некому. Потому что моя родная дочь помогать мне мыть посуду не собирается. Вот и приходится просить о помощи чужого человека.
— Иван не чужой, — возразила Таня и спросила, обращаясь к Ивану: — Ты ведь не чужой, правда, Иван?
Иван все еще опасался, что его голос может быть хриплым, поэтому снова обошелся молчаливым кивком.
— И вообще, с каких это пор вы с Иваном перешли на «ты»? — поинтересовалась Диана.
— С сегодняшних, — ответила Таня. — Иван мне сам разрешил. Правда, Иван?
Третий молчаливый кивок выглядел бы, наверное, подозрительно. Поэтому все же пришлось решиться и пробормотать себе под нос короткое «угу».
— Интересный был журнал?
— Ужасно интересный. Спасибо, мам.
— Тебе спать не пора? Уже одиннадцатый час.
— Пора, наверное.
— Тогда пойдем стелить постель. И укладываться. А Иван, я думаю, с оставшейся посудой и без меня справится. Раз уж он нам не чужой. Правда, Иван?
— Угу, — кивнул Иван.
— Спокойной ночи, Иван, — сказала Таня.
— Спокойной ночи, Таня, — ответил Иван.
Голос на самом деле был хриплый, но Таня даже не заметила. А если заметила, то, по крайней мере, не испугалась.
— А мама мне всегда говорит «Спокойной ночи, заяц». Мне так больше нравится.
— Тогда спокойной тебе ночи, заяц, — улыбнулся Иван.
Довольное лицо Тани скрылось в дверном проеме. Следом за Таней скрылась Диана, и Ивану не оставалось ничего иного, как выдавить из банки очередную каплю ядовито-зеленого моющего средства и намылить очередную грязную вилку.
Когда Диана, тихо прикрыв дверь, снова к нему вернулась, он уже закончил с мытьем посуды, почистил порошком раковину, сполоснул ее и вытер сухой тряпкой. И сидел на табуретке, поджидая Диану, только фартук снять забыл.
Иван сидел на табуретке и боялся. Он ужасно боялся, что теперь, когда Диана вернется, все то, что было совсем недавно между ними, окажется неправдой. Что она отшатнется, если он попытается ее обнять, или залепит ему пощечину, если он рискнет прикоснуться к ее губам своими губами.
Потому что сам до конца не мог поверить в то, что все случилось на самом деле.
Диана на минуту задержалась в дверном проеме, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и молча смотрела на Ивана. А он подскочил со своей табуретки, как вскакивал в детстве со стула, когда в класс входил директор, или завуч, или просто любой взрослый человек.
— О господи, — сказала Диана. — Нет, Иван, ты себя в зеркале видел?
— Нет, — честно ответил Иван. То, что она сказала ему «ты», немного обнадежило — значит, и правда что-то такое случилось между ними, что позволило забыть о формальностях.
