…Мама и Маша. «Послушай, дочка… Тебе лучше уехать. Сама понимаешь, в этой школе учиться теперь… И вообще, сама понимаешь…» Маша смотрит в упор. «Это потому, что он так захотел?» — «Перестань, неужели ты не понимаешь, так будет лучше. Там хорошую школу найдем, потом в институт устроим, в какой захочешь. У Сергея большие связи…» — «Да провались он к черту вместе со своими связями! К черту, оба вы! Ни видеть, ни слышать не хочу никого! Завтра, завтра же уеду, радуйтесь, что избавились…»
— Что ты сказала?
— Я сказала, что мне нужно десять тысяч. Сейчас.
— У тебя случилось что-то?
Она промолчала.
— Послушай, Машка. Да ты пройди, что ж, так и будешь на пороге стоять?
Она послушно прошла в глубину комнаты, опустилась на краешек кожаного кресла.
— Ну вот, прошла. Что я еще должна сделать, чтобы получить то, что мне нужно?
— Повзрослеть, — ответил он тихо, — только этого, наверное, никогда не случится. Не понимаю почему…
— Потому что я была маленькой, а потом сразу стала старой. Куда уж теперь взрослеть.
— Старой, говоришь, стала… А выглядишь прекрасно, только лицо бледное.
— Послушай, мне нужны деньги. Мне не слишком приятно, ты прекрасно понимаешь, сидеть здесь и общаться с тобой…
Он усмехнулся:
— Подобная дипломатичность еще никого не приводила к успеху, знаешь…
Она встала.
— Не дашь?
— Да успокойся ты, сядь. Дам, конечно, неужели не дам. Я просто поговорить с тобой хотел, сказать кое-что, раз уж ты пришла…
— Ну говори, раз уж я пришла, — ответила она, продолжая неподвижно стоять на месте.
— Я хотел сказать тебе. — Он поднялся из-за стола, шагнул к ней и остановился в двух шагах, почувствовав, видимо, что дальше приближаться не следует. — Хотел сказать тебе, чтобы ты всегда… всегда обращалась, не стесняясь, за помощью. Если тебе что-нибудь понадобится, если что-то случится, ты всегда можешь… И еще. Знаешь, я… Я очень сильно люблю твою маму. Очень сильно. Всегда любил, полюбил, как только увидел в первый раз, и до сих пор люблю. Только ведь людям свойственно совершать ошибки. Никто от них не застрахован, пойми… Нет такого человека, который в жизни не совершил бы ни одной ошибки. Главное — понять и попытаться исправить. Хоть как-то искупить свою вину… Я виноват, знаю. Перед ней, перед тобой. Если можешь, прости… Прости меня, если можешь, Машка. Ведь жизнь — такая сложная штука…
Что-то дрогнуло внутри — лишь на секунду.
— Послушай, мне деньги нужны. Меня там ждут внизу. Мне некогда…
Он повернулся, молча подошел к столу, достал из ящика ключ, открыл стоящий в углу сейф, пошелестел бумажками.
— На, возьми. Тебе, может, больше надо?
— Больше не надо. Я отдам месяца через три.
— Да брось ты, не нужно ничего отдавать…
— А я отдам. — Она не глядя расстегнула сумку, просунула в щель тонкую стопку фиолетовых купюр, снова застегнула замок. — Спасибо.
— Не за что, Маша. Приходи в любое время… И еще я хотел сказать. Про ту историю, с тем парнем, помнишь, шесть лет назад. С тем парнем, с которым ты целовалась в школьном вестибюле… Я тогда, наверное, погорячился…
— Дело прошлое. — Маша оборвала начатую фразу и вышла, не попрощавшись.
Мать тут же появилась из кухни. Спросила, безуспешно пытаясь скрыть тревогу в голосе:
— Что, поговорили уже?
— Поговорили. Я побежала, меня там ждут внизу. Да не смотри ты так, со мной все в порядке.
— Зайдешь как-нибудь?
— Зайду, — пообещала Маша, впервые за прошедшие годы подумав о том, какой бы день недели выбрать для того, чтобы заскочить к матери.
Та вздохнула, не сумев прочитать ее мысли:
— Все время обещаешь…
— Правда зайду, мам. Ну, пока.
Поцеловала мать в подставленную щеку, распахнула дверь и быстро соскользнула вниз по мраморным ступеням.
— На, вот твоя десятка.
— Слушай, приди в себя, а?
— Я в себе. Поехали.
— Черт. — Глеб нажал на педаль сцепления, резко крутанул руль вправо. — И как ты себе это представляешь?
— Я? А почему я? Это ты должен себе представлять все прекрасно и отчетливо. Ты сам это все придумал…
— Ничего я не придумывал, я же просто так говорил…
— За свои слова, Глеб, отвечать нужно. Слово, говорят, не воробей… Вот здесь теперь налево поверни.
— Без тебя вижу, что налево, здесь же нет другого поворота.
«Нет другого поворота, — пронеслась мысль, — неужели и правда уже нет?»
— Ну вот и отлично, а теперь пока все время прямо.
— Послушай, а если я — пас?
— Если ты пас, значит, не видать тебе места в секретариате.
— Никогда не думал, что ты такая стерва.
— Сама удивляюсь.
— Не понимаю… Не понимаю, чего ты хочешь-то?
— А так просто. Развлечься.
— Ничего себе, развлечение. В цирк бы лучше сходила.
— Не люблю цирк.
— Ну тогда на выставку картин…
— Надоело. Там все время одно и то же.
— Маш, давай поговорим.
— Мы уже поговорили. Сколько можно об одном и том же? Ты хочешь устроиться в жизни — так устраивайся. Делай первый шаг…
— Это же глупо.
— Глупо объясняться в чувствах, которых нет, и говорить о душевной привязанности, преследуя одни только корыстные интересы. А то, что предлагаю я, — по крайней мере честно.
— Послушай, а если у меня не получится?
— Как это — не получится? Ты же сам говорил — все дело в сумме. Сумму в десять тысяч ты посчитал вполне достаточной для человека, который, как ты выражаешься, целыми днями надраивает чужие машины.
— А если…
— Если мало будет, я тебе еще принесу. Не проблема. Так что дерзай. Вот здесь направо, на Мичурина надо поворачивать.
— Знаю я эту автомойку. Не самая, между прочим, дешевая в городе…
— Я же тебе сказала: в средствах себя можешь не ограничивать. А для аванса, я думаю, достаточно будет… Стой, останови машину, не надо слишком близко подъезжать…
— О-о, — протянул Глеб, поймав отражение ее взгляда в центральном зеркале. — Я вижу, на лице появились признаки волнения… Может, ты все-таки передумаешь?
— Ошибаешься. Нет никаких признаков волнения.
Мне не о чем волноваться.
— Так уж и не о чем? Да что с тобой, Машка, я же вижу…
