Она зачем-то пригладила волосы. Он шагнул через порог, не дожидаясь приглашения, заставив ее отступить как-то по-детски, закрыл за собой дверь неслышно и снова повернулся к ней.
— Можно зайти к тебе? — спросил он наконец, услышал не сразу «да» и прошел в глубину квартиры. Тот же диван, тот же стол полированный, те же полки книжные. Обернулся, увидел Машку. И даже почти не удивился, потому что теперь знал, что она настоящая.
— Ты плачешь…
— Не обращай внимания. Я только что лук на кухне резала. — Она прошла мимо него и опустилась на краешек кресла. — Ну садись, что ты стоишь.
Он опустился послушно, не сводя с нее глаз. Что-то настораживало, что-то было не так. «Не потерять. Только не потерять ее больше, не отпускать, ни за что снова…» — пульсировала кровь в висках, и он, вдохнув побольше, сказал:
— Прости меня.
— Тебя? Мне не за что… Не за что тебя прощать.
— Есть за что. За эти твои слезы прости… За все. Ты помнишь…
Сердце стучало, путались мысли, он напряженно вглядывался в ее глаза и видел: вот оно, счастье. Видел, что все по-прежнему, что ничего не изменилось, что нет и не было никаких шести лет, сколько же можно в этом убеждаться, пора бы поверить. Потом отводил взгляд в сторону, снова возвращался — и уже ничего не видел, и чувствовал, что поздно, непоправимо и невозвратимо поздно он пришел сюда, напрасно все это, ничего не изменишь, не вернешь. Шестерка обрастала нулями, смеялась — две тысячи дней, парень, не такой уж и короткий срок для того, чтобы ты мог на что-то надеяться. Не веришь — взгляни. Взгляни в ее глаза — и все поймешь… Чужие, далекие, и высохли в них уже слезы, а может быть, привиделось и не было никаких слез…
— Машка, — сказал он тихо, — я просто дурак. Я круглый идиот, знаешь. Я настоящий тормоз. Тогда, помнишь… Помнишь, ты спрашивала: люблю? Так я ведь знал, с первой секунды, хочешь — не верь, а я-то знаю, что с первой секунды любил. Только что-то мешало, почему-то не сказал сразу, понадобилось ломать эту дурацкую комедию, выдерживать паузу торжественную, вместо того чтобы сказать сразу: люблю. И сегодня… Сегодня, когда ты пришла ко мне, появилась так внезапно… Да что ты так странно смотришь?
— Говори.
— Сегодня ты пришла и сказала — так просто, а я… До меня опять дошло не сразу. А потом — тебя уже не было. Я выскочил на улицу, а тебя нет. Только машины и троллейбусы, и я даже подумал: может, мне почудилось все это? За шесть лет знаешь, сколько раз такое бывало. Оборачиваюсь — вижу тебя. Снова оборачиваюсь — тебя уже нет. И снова… Я не хочу, чтобы ты опять исчезла. Я, знаешь… Люблю тебя. Не могу без тебя, оказывается, жить. Жаль, что так много времени ушло на то, чтобы понять это.
— Разве много? — тихо спросила она. — Всего несколько часов назад ты сказал: извини, мне работать надо. А теперь вот пришел и говоришь, что жить без меня не можешь… Что-то не вяжется одно с другим. Не сочетается по цвету, знаешь.
— Я же объяснил тебе уже… Извини.
Она поднялась, огляделась по сторонам, как будто искала что-то. Рассеянно подошла к окну. «Как тогда», — мелькнула мысль и растаяла тут же в предчувствии неотвратимой беды.
— Как ты меня нашел? Я спросила, ты не ответил. Скажи все-таки.
Голос был неузнаваемым, лица ее он не видел. «Может, не она?» — подумал он, почти поверив в то, что такое возможно.
— Я зашел к тебе… на старую квартиру, помнишь, где ты раньше жила. Мама твоя сказала, что ты там больше…
И вдруг услышал:
— Хватит! Замолчи, я прошу тебя! Какая старая квартира, о чем ты вообще говоришь! — Она обернулась, и он увидел ее лицо, в тот же момент убедившись — действительно не она. Какая-то другая — увидела, скопировала прическу, нацепила зеленые линзы, вот, оказывается, в чем дело… — Я только что с ней разговаривала по телефону. Со своей мамой. Подумал бы, что такое может случиться. Подумал бы прежде, чем говорить…
— Да что с тобой, Машка?! Я не понимаю, что случилось…
— Случилось то, что ты прокололся. Не бывает на свете таких внезапных превращений. Я только что разговаривала по телефону со своей мамой. Я думаю, если бы на самом деле ты был у нее, она бы мне об этом сказала. Она обязательно сказала бы мне, если бы ты приходил. И приплел ведь старую квартиру…
— Да с чего ты взяла…
— Замолчи, прошу тебя! — почти закричала она. — Не говори ничего, просто уходи. Дурацкая была шутка, ничего не скажешь, ничего более нелепого и придумать было нельзя. Я и сама от себя такого не ожидала. Но вот от тебя тем более. Никак, никак не ожидала. Значит, получается, прав был Глеб? Господи, поверить не могу…
Он смотрел на нее. Она была похожа на мальчишку. На злого, растрепанного мальчишку, к которому не подходи. Чувствовал, что все рушится на глазах, что расстояние увеличивается, что теперь уже не шесть обычных лет их разделяют, а сотни и сотни — световых…
— Какой еще Глеб?
— Тот самый. Его так зовут — Глеб. Он тебе не представился?
— Маша, я не понимаю…
— И я не понимаю. Мне просто не дано этого понять. Уходи.
Он поднялся. В душе закипела злость, какой он, наверное, никогда не испытывал. Захотелось, как когда-то давно, в кафе, просто подойти, размахнуться и шлепнуть по мягкому месту, накричать, выругаться, втолковать, что не бывает такого, что нельзя вот так, бессмысленно, нипочему и из ниоткуда — уходи. «Уходи», — снова услышал он, вспомнил, как когда-то давно она уже однажды выгоняла его, полуодетого, вспомнил о том, что ее «уходи» всегда имеет только один смысл — что это на самом деле «уходи», и ничего ты с этим не сделаешь, это уже окончательно и бесповоротно, ничего не изменишь и не поймешь никогда, сколько ни смотри в эти глаза, сколько ни пытайся.
— Маша… — все-таки попытался. В последний раз. Услышал снова:
— Уходи.
«Да провались оно все к черту», — подумал. Вышел в прихожую, надел ботинки. Набрал было воздуха в легкие, чтобы выдохнуть снова: Маша. Услышал заранее: уходи. Не сказал ничего. Накинул, не подумав застегнуть, куртку на плечи. Хлопнул дверью. Медленно спускался по ступенькам, отчетливо припомнив, что их двадцать семь. Шаг вниз — Маша. Еще шаг — уходи. Маша — уходи. Маша — уходи. Маша…
Ветер дружески потрепал по волосам — что ты в самом деле, где наша не пропадала! Он кивнул в ответ и пошел прямо по улице, зачем-то пообещав себе, что не станет оглядываться. В горле пересохло. Мучительно захотелось пить…
Она стояла не двигаясь и смотрела в окно. Увидела, как из подъезда вышел Алексей. Пошел прямо по улице, медленно удаляясь, сливаясь с горизонтом. Почувствовала: еще секунда, и она не выдержит. Не сможет выдержать, побежит за ним, догонит, схватит и не отпустит больше. Потому что не может жить без него. А если ты не можешь жить без человека — какая разница, ну и пусть он купил тебя за десять тысяч. Или себя продал за те же десять — какая разница. Она просто не сможет жить без него. И наплевать на все остальное. Ведь редкий шанс — купить такое долгожданное счастье всего за какую-то паршивую десятку. Которую к тому же даже зарабатывать не пришлось потом и кровью. Она просто не сможет жить без него. Она побежит за ним сейчас, вот сейчас уже побежит, Господи, ну почему же ничего не происходит, ведь и правда побежит, а только как тогда жить дальше, должно же что-то произойти, что-то, что остановит ее, не позволит побежать, удержит, должно же…
