Он повесил трубку, в очередной раз оставив секретаршу в полном недоумении, а сам достал из кармана пиджака мобильник и принялся торопливо пролистывать телефонную книгу. Искал, сам не зная, что ищет – имя няни в очередной раз было забыто, – и злился на себя, и готов уже был от злости зашвырнуть телефон в дальний угол кабинета, когда наконец нашел то, что искал. Няня, не мудрствуя лукаво, оказалась записана в телефонной книге под именем «Няня».
Гудки пошли сразу, но телефон не отвечал.
Он набирал номер снова и снова, раз сорок или пятьдесят. Безрезультатно. От долгих усилий трубка села и отключилась. Дрожащими от нетерпения руками Тихон разобрал ее, извлек сим-карту, поставил ее в другую трубку, дождался, пока телефон неторопливо загрузится, снова отыскал в телефонной книге номер и снова начал звонить.
Безрезультатно.
Тогда он набрал, уже ни на что не надеясь, домашний номер, и почти сразу же, после первого гудка, услышал знакомый голос.
– Вы… – прошипел Тихон, чувствуя, что готов просто убить ее – сквозь расстояние, одним только голосом своим. – Вы почему трубку не берете?! Я вам звоню!! Я звоню вам, а вы не берете трубку!!
– Я… – Голос дрогнул, послышалось всхлипывание. – Я не слышала, Тихон… Андреевич. Я… я здесь… плакала…
– Какого черта?!
Няня в ответ на этот его вопрос зарыдала в голос.
– Так, – приказал Тихон, сам удивившись прозвучавшему в голосе ледяному спокойствию. – Прекратите. Немедленно прекратите плакать, слышите? Возьмите себя в руки и расскажите, что случилось.
– Я… – пролепетала няня, с трудом удерживаясь от рыданий. – Я… Вы лучше приезжайте, Тихон Андреевич! Лучше приезжайте, и как можно скорее! Я не смогу… Просто не смогу вам… по телефону… рассказать!..
Тихон швырнул трубку в сторону базы. Та пролетела мимо, приземлилась на край стола, сползла с него и упала на пол.
Всего этого Тихон даже и не заметил.
Через минуту он уже ехал по перегруженным городским транспортом и машинами московским дорогам в сторону Чертанова, проклиная пробки.
Когда он приехал домой, из-за двери гостиной все еще доносились ее всхлипывания. Не раздеваясь и не снимая ботинок, Тихон промчался по коридору в спальню, оставляя на паркетном полу мокрые и грязные следы. Распахнул дверь так резко, что та с глухим стуком ударилась о стену, ворвался в комнату и застыл посередине.
Он все еще надеялся, до последней минуты надеялся на то, что вся эта история окажется глупым розыгрышем, первоапрельской шуткой, которую затеяли, перепутав даты на календаре, его веселые коллеги по работе. И даже в тот момент, когда, открыв входную дверь и первым делом не увидев в коридоре привычного атрибута присутствия в доме ребенка – ярко-розовой с малиновыми вставками детской коляски, – он все еще не хотел верить. Не хотел и продолжал про себя твердить упорное «нет», когда мчался по коридору в спальню, – и вот только теперь, застыв посреди этой спальни, ощутив внезапно тяжесть рук и ног, услышав вдруг оглушающее биение собственного сердца, он понял – нет, это была не шутка.
Спальня, недавно отремонтированная, выполненная в розово-коричневых тонах, была пуста. На кровати поверх светло-бежевого покрывала в беспорядке валялись какие-то детские вещи – разорванная упаковка с памперсами, пустая бутылка с прозрачной соской на конце и пара штанов нечеловечески маленького размера. На туалетном столике сидел мохнатый темно-коричневый медведь – огромный, с черным носом и черными лукавыми глазами. Этого медведя он сам, кажется, покупал по совету продавщицы из «Детского мира» месяц назад. С тех пор как купил, Тихон медведя ни разу не видел, а теперь, увидев, поразился его размерам. «Такой огромный, – тупо подумал он. – Зачем я купил ей такого огромного и страшного медведя? Она же боится его, наверное…»
Боль полоснула по сердцу, отдалась в висках.
Все эти мелочи, которых он раньше просто не замечал, теперь словно кричали. Кричали так громко и отчаянно, что хотелось зажать уши.
Ноги и руки стали ватными. На этих ватных, негнущихся ногах он прошел через комнату к туалетному столику, взял в деревянные, негнущиеся руки медведя и долго его рассматривал. Потом поставил на место, почувствовав, что сейчас выронит, и без сил опустился на застеленную бежевым покрывалом кровать. Резкий пищащий звук едва не оглушил его – приподнявшись, Тихон увидел, что уселся на игрушку-пищалку, желтого резинового щенка, расплющившегося под весом его тела. Некоторое время, держа игрушку в руках, он наблюдал, как она наполняется воздухом, принимает нормальную форму и размеры. Искаженная странной гримасой щенячья морда вдруг злобно ухмыльнулась ему – он ясно увидел эту недобрую, свирепую усмешку и даже испугался, и швырнул что есть мочи игрушку в стену. Коротко и отрывисто пискнув, она отскочила от стены, упала на пол и закатилась под кровать.
Вскочив с кровати, Тихон вылетел из комнаты, снова саданув дверью, одним прыжком одолел пару метров, отделяющих его от гостиной, ворвался внутрь и застыл на несколько секунд на пороге. Няня с заплаканным, покрывшимся красными пятнами лицом и распухшим носом, сидела в уголке дивана, поджав под себя ноги, и смотрела на него вытаращенными от страха глазами. Не помня себя от беспомощной и слепой ярости, Тихон бросился к ней, схватил за худые и узкие плечи, поднял с дивана и начал трясти. Он что-то кричал ей, ругался, сыпал обидными словами, но собственных слов не слышал. Только видел, как беспомощно болтается в разные стороны ее голова, как будто она пришита к телу обычными нитками, как будто это и не человеческая совсем, а тряпичная голова игрушечного клоуна с ярко-рыжими волосами и гримасой поддельного ужаса на лице.
Внезапно замолчав – как будто иссяк вдруг запас обидных слов, льющихся из него злым и яростным потоком, Тихон замер на секунду, не разжимая рук, стискивающих плечи готовой потерять от страха сознание няни, и со всей силы швырнул ее на диван.
– О Господи! – простонала она и снова заревела.
Тихон отошел к окну, некоторое время прислушивался к стуку капель о стекло, потом повернулся и хрипло сказал:
– Извините. Я просто…
– Я понимаю, – всхлипнула няня.
Тихону было ее ничуть, ни капельки не жалко. Он убить ее был готов и извинился перед ней не потому, что на самом деле чувствовал вину, а просто механически.
– Перестаньте плакать, – жестко приказал он. Растерянность и страх постепенно начинали отступать: нужно было что-то делать, предпринимать какие-то шаги, криком и руганью дела не поправишь, Юльку от беды не спасешь…
Сердце снова сжалось при этом слове – Юлька, Юлька. Какое же замечательное, ласковое имя у его дочери, как же оно подходит ей, ее темно-карим глазам, ее светлым реденьким кудряшкам, ее крошечным пальцам, вечно сжатым в микроскопические кулачки, как же подходит!..
– Перестаньте плакать, – повторил он жестко. – Перестаньте и расскажите наконец, что… то есть как это случилось.
