– Я не знаю никакой Светланы, – наконец сказал он, остановившись у двери. Потом сделал еще несколько шагов, задумчиво сел на диван, запустил растопыренные пальцы в волосы и повторил: – Не знаю. То есть я хотел сказать, что знаю очень много Светлан, но ни одна из них… Я ничего не понимаю!
В его последних словах прозвучало отчаяние.
Алька вздохнула. Она поняла – теперь он верит ей.
– Ничего не понимаю, – повторил Тихон.
– Она молодая, – тихо и медленно сказала Алька. – Примерно моего возраста… Кажется, на пару лет старше. Среднего роста, стройная… То есть очень худощавая. С короткой стрижкой…
– Сколько в Москве таких! – Тихон безнадежно махнул рукой.
– Волосы ярко-рыжего цвета, – продолжала Алька, стараясь не смотреть в его глаза, которые сейчас напоминали глаза побитой и брошенной хозяином собаки. – Не свои, крашеные… С красноватым… нет, скорее, с апельсиновым оттенком… И помада под цвет волос. Оранжевая…
– Стоп, – тихо проговорил он. – Подожди-ка… Я тебе сейчас кое-что… кое-что покажу.
Вскочив с дивана, он выбежал из комнаты и скрылся за дверью спальни.
«Фотография?» – гадала Алька.
Но прогадала, как оказалось.
Вместо фотографии Тихон принес ей маленький перламутровый тюбик с серебряной полоской посередине.
– Оранжевая помада. Посмотри. Я сегодня утром случайно нашел… под кроватью.
Он жутко волновался, протягивая ей тюбик.
И Алька тоже заволновалась, понимая, что этот тюбик может значить очень многое… Или совсем ничего.
– Похожа? – спросил Тихон, едва только оранжевый язычок показался на поверхности. Насыщенный ярко-апельсиновый цвет полыхнул огоньком в вечерних сумерках.
Алька помотала головой:
– Нет, не похожа. Не похожа, а… Это она и есть. Это та самая помада, Тихон… Андреевич.
Она и сама не поняла, почему это вдруг обратилась к нему по имени-отчеству.
Ужинали они на кухне запеченным в микроволновке цыпленком и крупно порезанными помидорами. Тихон сам накрыл на стол, нарезал хлеб, разложил приборы и вытащил из холодильника ополовиненную бутылку с острым кетчупом «Барел».
Болгарский кетчуп «Барел» – съел и еще захотел!
На душе было паршиво.
Ну откуда, откуда он мог знать, что девчонку просто использовали? В то, далекое теперь уже, позавчерашнее утро, увидев ее с коляской в парке и обнаружив в этой коляске Юльку, что еще он мог подумать? Какие еще эмоции мог испытать, увидев своего похищенного ребенка в руках постороннего человека? И как он мог сдержать эти эмоции, не дать им выплеснуться наружу?
Как?..
– Ты ешь давай, – сказал он хмуро. – Нечего тут из себя оскорбленную невинность строить. Вторые сутки без еды – так и ноги протянуть можно.
– Я завтракала, – отозвалась Алла Корнеева, послушно отправляя в рот наколотый на вилку ярко-розовый помидорный ломтик.
– Завтракала она, – все тем же недовольным тоном повторил Тихон.
Он все думал о том, что надо бы перед ней извиниться и сделать для нее что-нибудь хорошее. В качестве компенсации морального ущерба, так сказать. Думал и все никак не мог придумать. Денег ей дать, что ли? Деньги – они всегда хороши, а у него их теперь много. Целый миллион долларов в сейфе лежит – лопатой греби, до утра не справишься!
– Я тебе сейчас такси вызову. Ты где живешь-то?
– Здесь, рядом, живу, – ответила она, упорно разглядывая тарелку. – Недалеко, на Бутлерова. Могу и пешком дойти вообще-то.
– Пешком не надо, – авторитетно заявил Тихон. – Время позднее, мало ли идиотов ночами по улицам шастает…
Сказал – и осекся, поперхнувшись скрытым смыслом собственной фразы.
Алла Корнеева выразительно посмотрела на него своими зелеными глазами из-под пушистых рыжеватых ресниц и ничего не сказала. Тихон вздохнул, отправил в рот очередной кусок безвкусного цыплячьего мяса и принялся энергично жевать.
Глаза у нее и правда были красивые. Он еще в то самое первое утро заметил. И после этого замечал несколько раз. И вот сегодня…
– Ты мне телефон все-таки дай, а? – попросила она, отодвигая тарелку. – Мне правда позвонить надо.
– Да возьми, – разрешил Тихон. – Вот же он, на столе лежит. Звони сколько хочешь.
Протянув руку через стол, она взяла трубку и начала торопливо, с заметным волнением нажимать на клавиши тонкими пальцами.
Пальцы у нее, кстати, тоже были очень красивые. Тонкие и длинные, как у пианистки, а кисть руки – узкая и белая, с нежной матовой кожей, как у ребенка.
Тихон отвел в сторону потяжелевший взгляд, почувствовав, что аппетит у него совсем пропал. И снова почувствовал себя последней сволочью. Ударил девчонку, похитил ее, два дня взаперти продержал – а теперь сидит, разглядывает ее, раздумывает о том, какие у нее руки нежные и какие глаза зеленые!
– Не отвечает? – спросил он сочувственно. Во-прос был глупым, потому что ответ был очевиден – Алла Корнеева уже в третий или в четвертый раз безрезультатно набирала номер. – Может, не слышит?
– Не знаю, – сказала она как-то глухо, в пустоту. – Может, и не слышит.
– Чай будешь? – спросил Тихон, поднимаясь из-за стола. – У меня чай хороший, настоящий. Приятель из Индии привез.
– Нет, спасибо, – ответила она, быстро подняв и опустив глаза. – Я домой пойду. Мне… пора.
Тихон заметил, как полыхнула в ее взгляде внезапно проснувшаяся злость.
– Как хочешь. – Он не стал настаивать. И рассуждать о причинах этой злости тоже не стал. Было бы странно, если бы она сейчас смотрела на него с любовью и обожанием. А в злости ничего странного нет. Она в сложившейся ситуации очень даже уместна и вполне естественна.
«И ничего ты теперь уже с этим не поделаешь», – сказал он себе.
Да и вообще, какая разница? Вряд ли ведь они теперь вообще когда-нибудь увидятся. Пусть злится на него и ненавидит хоть всю жизнь. Ему-то какое дело? У него что, других проблем нет?..
Он взял со стола телефонную трубку, еще не успевшую остыть от тепла ее руки, и набрал номер такси. Машину обещали прислать к подъезду в течение двадцати минут.
Эти двадцать минут нужно было чем-то заполнить.
Тихон снова предложил чай, но она снова от чая отказалась.
А Тихон почему-то вдруг обиделся.
Ну понятное дело, он повел себя с ней не лучшим образом. Ударил, в лужу толкнул, руку вывернул, в пустой комнате с раскладушкой запер… Что там он еще сделал такого ужасного? Ах да, телефон ее мобильный в снег зашвырнул… Да не важно! И что ему теперь, на колени перед ней упасть, ноги мыть и воду пить, а голову посыпать пеплом, ежесекундно повторяя, какое он ничтожество и как велика сила его раскаяния? Или, может, вообще из окна пятого этажа вниз выпрыгнуть – чтобы потешить ее оскорбленное самолюбие? Нет, не дождется! Тоже мне, «одна маленькая, но очень гордая птичка»! Партизан Зоя Космодемьянская перед лицом врага!
